Бросаю к его ногам обломок. Мужчина со вздохом поднимает его, делает надрез на ладони. Затем произносит, задыхаясь от ярости, смотря на меня налитыми кровью глазами:
— Я клянусь тебе, Михаил Федорович Романов, и всему роду Романовых в верности на душе и крови! — чуть ли не выплевывает он мне в лицо. Усы парня топорщатся от бешенства.
Я же только шире усмехаюсь. Насколько же легко современники дают клятвы, от которых зависит их посмертие.
— На случай если думаешь, что слово дворянина ничего не значит, — я чуть шевелю пальцами, коснувшись ментальных струн Моржова. Еремей тут же с хрипом падает на колени, хватаясь за грудь. Судорожный хрип вырывается сквозь стиснутые зубы. — То вот тебе доказательство твоей ошибки. Советую держаться своих слов, новый глава, иначе сдохнешь как пес. Уяснил, Моржов?
— Д-да, — надрывно дыша, кивает.
— А теперь веди из убежища своих жен и детей.
— З-зачем⁈ — хрипит Степан, вскинув головой. В глазах больше нет ярости, только безграничный ужас за родных. — Романов, зачем⁈
С кривой улыбкой сообщаю:
— Затем, что так велел твой царь.
В течение следующих получаса мне приносят «клятву души» три жены и пятеро детей нового главы рода Моржовых.
— Кла-кла-кла-кла… — настырное тихое щелканье клюва раздается прямо под ухом. Не проснуться невозможно. Тем более что поэтому Варяга я и оставил в своих покоях. Чуткий слух грифона не позволит супостату незаметно подкрасться ко мне.
С неохотой разлепляю веки. За окном звездная ночь, к боку прижалась обнаженная Фрося, мурча во сне. Закинула на меня стройную ножку, ручку тоже. Эх, что за неуважение к царю.
Днем девушка вместе с Варягом приехала в усадьбу Лазаревых. Привезла грифенка по моему приказу. Я же полдня провозился у Моржовых. Делал внушению Еремею, разъяснял расстановку сил своего нового рода. А под вечер, когда добрался до Лазаревых, крестьянка уже была здесь. Ну и завалился с ней сразу спать.
Варяг кометой бахается на подушку рядом с моей головой и хлопает золотистыми крыльями, отсвечивающими в лунном свете.
— Кла-кла…
— Тише, — буркаю, и грифенок замолкает, увидев, что наконец добудился до хозяина. Спрыгивает на пол и шурует под кровать. Зверенышу там полюбилось спать.
Ну, Варяг! Ну, животное! Разбудил царя, а сам, значит дрыхать пошел? Да что не так с нынешним поколением! Вот раньше было золотое время: и маги сильнее, и слуги вернее, и урожаи плодоноснее, и трава зеленее, и небо голубее… Эх, да ладно, что уж теперь.
Я направляю биокинетический импульс в уши, включается усиленный слух. Под моей дверью шушукаются две легконогие особы.
— Чего здесь шляешься? — злое шипение Радмилы невозможно не узнать.
— Я…я водички попить…на кухню шла, — растерянный шепоток Ады.
— Как же водички! — рассвирепела блондинка. — Кухня в другой стороне!
— Но я…
— Романов мой! Шагай отсюда!
Небесные блудницы, да что же такое! А хочется мне вообще женщину? Прислушиваюсь к себе. Ммм… Одну можно. Душ я порядком съел, а это усиливает либидо.
Со вздохом вылезаю из-под заворочавшейся Фроси и как есть нагишом шагаю к коридору. Распахиваю дверь и смотрю на разом обомлевших девиц. А я стою перед ними в лунном свете, чешу подмышку и широко зеваю. И кого же выбрать?
Ада помылась и надушилась, распущенные рыжие волосы вьются на плечах. Легкое платье приятно взгляду облегает пухлые дыньки грудей.
Радмила в коротком сарафанчике тоже хороша, хороша…Стройные ноги на виду, полушария грудей выглядывают, точно всплывшие торпеды. Но Ада заслужила всё же больше. Сражалась, рисковала жизнью. Надо поощрить милашку.
— Господин… — сладко запев, Радмила пытается взять инициативу в свои руки.
— Заходи, — киваю Аде, отодвинувшись — Только ложись так, чтобы Фросю не разбудить. — Ну, правда, устала бедняжка, полночи не спала.
Рыжая воительница, радостно улыбнувшись, мышкой юркает в покои.
— Да, господин.
Радмила же обиженно надувает губки. Я усмехаюсь.
— Вас что-то расстроило, барышня?
— Нет, — капризно отворачивается. — Ничего, — увидев, что я потянулся закрыть дверь, она спешно говорит: — Может чаю?
— Утром, — киваю. — С восходом. Листовой с ягодами.
И захлопываю дверь перед ее носиком. Ибо одной чашкой чая расположение царя не купишь.
А утром мне Аркадий опять плачется за завтраком в столовой:
— Романов! Погубил ты нас! Губитель! Принес ты моему роду чудовищный конец!
— Ну допустим, пока не принес. — Радмилу этой ночью я же не тронул, хе. — А что случилось-то? Неужели Совет?
— В корень глядишь, стервец, — смотрит старик в свою нетронутую тарелку с овсянкой. — Вчера Совет послал инспекцию. Вот вчера она и расследовала разрушенную дамбу, место дорожной засады и затем обе усадьбы Моржовых, когда мы оттуда уже убыли. Сегодня она, как пить дать, явится сюда!
Мы завтракаем втроем с Лазаревыми. Только Павлуши нет. Он все еще под домашним арестом в подвале. Радмила принарядилась к завтраку. Пахнет от нее свежо и приятно. И чай вкусный приготовила, со смородиновыми листьями. В обиженных больше не играем, что похвально. Верной дорогой идет блондинка.
— Ну явится и явится, старик, — зеваю. — Тогда и будем разбираться. Чего сейчас-то выть в голосину?
Аркадий угрюмо замолкает, а я, доев, поднимаюсь в свой кабинет. Еще до завтрака велел принести туда основную документацию рода, а также сводки по работе сочинского Совета. Не люблю бумаги, но куда деваться. Где-то час листаю различные отчеты, аналитические записки и оборотно-сальдовые ведомости. Скукоту прерывает стук в дверь.
— Барин, — появляется в дверях служанка. — Аркадий Степаныч попросил вас спуститься в гостиную. Говорит, приехал важный гость.
О, сто пудов инспектор. Трепещи Навь! Давно пора!
Неторопливо иду в гостиную, где напротив Аркадия в простреленном Моржовыми диване уселся тучный господин с бородой. На коленях у него лежит добротный кожаный портфель.
— Это мой племянник и воспитанник Михаил Романов, — с кислой миной сообщает старик, будто совсем не рад иметь в родстве царя. — Миша, перед тобой инспектор Совета Емельян Гринев.
Я коротко киваю и падаю в кресло.
— Значит, здесь оба представителя Романовых и Лазаревых. Это хорошо, — толстяк достает из портфеля и кладет бумагу на журнальный столик поверх дыр от пуль. — Главы родов Романовых и Лазаревых, вы оба вызываетесь на суд Совета по обвинению в нападении на род Моржовых в обход принятого в Сочи дуэльного кодекса, а также в подрыве городской дамбы! — громогласно оглашает инспектор. — Суд сегодня ровно в пять вечера. Сейчас же, господа, предлагаю подписать повинную, — кивок на листок. — Ваша вина не подвергается сомнению. Моржов Еремей подтвердил, что вы убили главу Степана Моржова. Кроме того есть другие свидетели, не связанные с родом Моржовым.
Аркадий горбится как стервятник на дереве. Я же издаю слабый смешок. Толстяк непонимающе супит брови.
— И зачем же нам подписывать повинную? — интересуюсь. — Если вы и так всё знаете.
— Знаем, — кивает инспектор, и три его подбородка приходят в движение. — Повинная нужна вам. Я же о вас забочусь, Аркадий Степанович, — заботливое выражение не сильно идет поросячьим глазкам, но толстяк искренне старается. — Чистосердечное признание расположит к вам суд и поможет снизить суровость наказания…
— Хорош гнать, — обрываю, откинувшись в кресле. — Выметайся, жирдяй.
— Что? — не верит услышанному инспектор.
— Я говорю, пошел вон, ничтожество, — лениво повторяю и киваю на стол. — Бумажку с собой забери, иначе запихну тебе ее в одно место.
— Аркадий Степанович? — блеет толстяк. — Вы видите, как ваш воспитанник общается с представителем Совета? Это же вам здорово аукнется!
— Он прав, — вдруг расправляет плечи старик. — Ты, жалкое ничтожество, сейчас же уберешься из моего дома, иначе Совет получит твой дымящийся прах в урне, — негромко, но веско припечатывает глава рода Лазаревых.