— Да потому что сепсис, ты бы ещё ржавой пилой головы резал. Давай, — махнул я рукой, — побольше дряни, пусть останется на тканях.
— А что с пилой нелзя быль? Какой разниц? Он мёртв, что ему за дело…
— Серьёзно? — я даже наклонил голову набок.
— Ему чистка нужен каждый месьяц! Глюпый Барядинска сынок.
— Ну, так если грамотно всё сделать — лечил бы раз в месяц, а выходит все четыре! И зачем гусенице глаз приделал? Более бесполезной хрени я ещё не видел.
— Да что ты понимайт⁈ — затрясся от праведного гнева Лазаревич. — Ты никто, даже первый шаг нет, а я шестой, слюшай меня малчишка: хватит ругайт мой труд. Я столько сил на него отдать…
— Да что толку, если он бесполезен? Медведь с головой человека, что за бред… Ты ради чего пожертвовал мощными челюстями? Вот этими гнилыми зубами «Петрович» должен меня кусать?
— У него сильный лап! — сорвался на крик Карл. — Мозга сложно вынимайт…
— Ты безнадёжен, я думаю, тебе это всю жизнь говорили, начиная с отца, что не прав?
— Мой фатер уваж-жаемый человек в Федерация! Не сметь! Сейчас ты умирать болна, ох как болна Артьём.
Он что-то сжимал в кулаке.
— Настолько уважаемый, что не уделял времени сыну? Поэтому ты решил сунуться в человеческий химеризм, чтобы тебя похвалили? Чтобы папочка заметил, как ты стараешься? Потому что всё, что он тебе говорил: «Этого недостаточно, Карл, ты мало работаешь над собой» и даже когда ты делал успехи, он тебя не хвалил, а журил пальчиком: «Только не зазнайся, сынок, рано расслабляться». Ты жалок. Мне смотреть на тебя противно — весь твой труд насмарку, — я сделал шаг вперёд и положил нож на ладонь, нужная последовательность заклинаний уже сгенерировалась, пока мы тут болтали. — Я бы сделал намного лучше.
— «Ты выложийся не на полную, Карл», — шмыгая носом, сказал длинноногий Лазаревич, его глаза предательски блестели от накативших слёз и ещё больше разошлись в стороны, создавая жуткое впечатление.
— Что ты сказал?
— «Ты выложийся не на полную, Карл»! — крикнул на всю комнату Лазаревич. — Это говорить мой отец.
«Надо же, а я от балды ему всякой чепухи нагнал».
— Ти прав, Артьём, я бейздарен, но об этом должен знать толко я, — с этими словами он разжал кулак и я увидел засушенного богомола длиною с ладонь. — Умги! Омн, омн, — он засунул эту дрянь в рот и торжествующе на меня посмотрел, поедая насекомое.
Я скривился от отвращения.
— Если ты голоден, мог бы сожрать Петровича… Ох, ты ж…
Я не успел закончить свою шутку, потому что лоб Лазаревича раздулся, а глаза отодвинулись к виску, безостановочно увеличиваясь и делясь на фасетки. Вместо челюсти вылезли крепкие и острые жвалы. Туловище выросло почти до потолка, а руки поломались буквой «N», тут и там обрастая крючковатыми зазубринами. Тазовый аппарат некроманта задрыгался, а затем выплюнул ещё одну пару тонких ног, в то время как задница рывками вытянулась в дольчатый кабачок брюшка и заполнила собой лестничный проём.
Грёбаный химеролог сам стал химерой!
Глава 5
Штурм некролаборатории
Ломоносов задыхался в кашле, и на каменные плиты изо рта капала кровь. Он был зол на Артёма, но больше всего на себя и свою слабость, раскрывшуюся так не вовремя. Приступы повторялись каждый раз, как он использовал церковную защитную магию вместе с даром видения. Он не стал об этом говорить Барятинскому, иначе бы тот отказался брать его с собой, а Иван ох как хотел поквитаться с Лазаревичем за все его деяния.
Но из-за того, что его организм не выдерживал такой нагрузки, он теперь вынужден прятаться в тюремной камере! Рядом с ним валялся безногий маг молнии, раскинув руки широко в стороны и смотря в потолок. Кажется, он больше не надеялся выжить, ведь звуки за стеной любого другого заставили бы вжаться в угол и уповать на спасение. Однако, мужчина, томившийся в плену уже несколько лет, никак не реагировал на происходящее — он выполнил своё предназначение и готов был принять смерть.
«Но Я не готов», — сказал Ломоносов сам себе, хватаясь за грудь. — «У меня есть Миссия, я буду следовать ей и ни за что не помру тут».
Он велел себе успокоиться и закрыл глаза, пытаясь скопировать медитацию, что видел у Барятинского. Иван расспрашивал, как входить в это состояние, но до сих пор нормально у него не получалось. Он и раньше практиковался в ней, но не так эффективно, как его новый друг. Да, теперь он точно мог назвать его другом. Потому что прямо сейчас тот сражался за него.
«За мои интересы».
Ломоносов не был глуп, чтобы не понять этого, ведь барон мог просто дождаться подкрепления государственных магов, но побоялся упустить Лазаревича.