Но госпожа Ламмерлэйк уже подтянула к себе мою зачетку и окунула перо в чернила. Замолчав, я с грустью наблюдала, как она быстро выводит мне пятерку и расписывается элегантным росчерком.
— Можете идти, — сказала она тоном, в котором явственно слышался знакомый металл.
Уже почти за дверью я услышала, как алхимичка наставительно говорит, обращаясь к адептам:
— Вот видите, как полезно писать рефераты! А вас хоть силком заставляй! Да-да, и вас тоже, адепт аунд Финдэ! Вы уже все написали? Так идите отвечать!
В коридоре меня тут же обступили коллеги-адепты.
— Ну что, как сдала? — озвучил общий вопрос вампир Логан.
— Пятерка, — скромно сказала я, запихивая зачетку в сумку.
Несколько мгновений стояла уважительная тишина.
— Однако, — весомо произнес гном Снорри. — А что у тебя был за билет?
Я пожала плечами:
— Да-а… повезло. Про донник.
— Про что, про что?.. — начал было Куругорм, но тут дверь распахнулась, и из нее вылетел сияющий невероятным счастьем Келлайн, и народ рванулся уже к нему.
— Четверка! — поведал взятый в кольцо эльф. — Нет, вы не поверите, она даже почти не слушала! Я полтора вопроса ответил — и она потребовала зачетку!
— Я не понял! — взвыл обиженный в лучших чувствах Куругорм. — Где справедливость? Меня пытали десять минут!
Келлайн легкомысленно махнул рукой:
— А-а, это Эльвира после Яльги торопилась! Та рассказывала свой билет чуть ли не час…
— От силы минут тридцать! — вякнула я, но меня не стали слушать. Вместо этого на меня уставилось с десяток пар глаз, в каждой из которых плескался явственный корыстный интерес.
— Э-э… — Почуяв неладное, я попыталась сменить тему. — А кто-нибудь знает, кто был тот гном?
— Гном был из КОВЕНа, — ласково сказал Снорри. — Эльгар Подгорный, магистр алхимии, автор множества учебников и монографий. Но, Яльга, ты другое имей в виду…
— Следующие экзамены ты пойдешь сдавать самой первой! — закончил Куругорм, экспрессивно тыкая воздух в моем направлении указательным пальцем. Ткнуть меня умный эльф не рисковал: знал, что я очень не люблю чужих прикосновений.
— А мы пойдем только после тебя! — пояснил и без того понятную мысль Келефин.
Вот так я и сдала алхимию.
Следующий экзамен я проскочила, даже и не заметив. Начертила схему кровообращения у грифона, описала логовище вурдалака, Рассказала Марцеллу про повадки фениксов. Третьим этапом шла некромантия; вот там мне стало ясно, чем конкретно пугали первый курс бывалые близнецы.
Теорию некромантии я знала приблизительно на четверку. Практику же — на твердую качественную двойку, ибо любое, даже самое простое заклинание преобразовывалось в моих руках в нечто совершенно непредсказуемое. Причем непредсказуемое абсолютно всеми — от адептов до магистров включительно. Разумеется, я молила всех богов, чтобы они не посылали мне практического вопроса, и, разумеется, вытащила именно такой.
— Ну что же, адептка, — спокойно сказала Шэнди Дэнн, оглядывая выжженное пятно посреди своего кабинета. Я едва не плакала: на месте этого пятна мне нужно было всего лишь вычертить правильный орнамент для вызова духа седьмого порядка, предварительно вычислив заклинанием необходимое количество пентаклей и завитушек. — Приходите завтра на пересдачу. В три часа. Амулеты можете с собой не брать.
Назавтра мне было предложено рассказать все теоретические вопросы во всех билетах, получить четверку и счесть инцидент законченным. Я радостно согласилась, уверенная в том, что теорию-то точно отбарабаню на пять.
Я ошиблась. Это стоило мне второй пересдачи, к которой я готовилась всю ночь. Полин с опаской наблюдала за тем, как я сижу, обложившись конспектами, и монотонно повторяю все теоретические положения, пройденные в первом семестре. Спала алхимичка плохо: металась, сбрасывала одеяло и бормотала что-то про рыжих упыриц, которые ее вот-вот догонят и закусают.
С третьего раза я сдала-таки злополучный предмет. Как ни странно, получила четверку: впрочем, походило на то, что ее магистр Дэнн выставила мне из жалости. То ли к моим некромантическим способностям, а то ли к собственному свободному времени.
Тридцать первое неуклонно приближалось. Вместе с ним приближался экзамен по боевой магии.
Утром последнего дня года я проснулась сосредоточенная, зеленая и злая. Зажевала бутерброд, попрыгала по комнате, прикидывая, каким образом можно отразить то или иное заклятие. Слава богам, пока что набор боевых чар был не так уж и велик: от силы штук восемь защитных и пара атакующих приемов. Но это если не считать общих заклинаний вроде телекинеза. В конце концов, разве нельзя пришибить соперника летающей сковородкой?
Чем не боевой прием?
На другой половине комнаты происходила ничуть не меньшая ревизия интеллектуальных запасов. Полин сегодня сдавала алхимию — профильный для нее предмет. Там булькало, шипело и даже взрывалось; девица, однако, старалась не применять ничего особенно сильнодействующего, чтобы, не приведи боги, не испортить внешность перед новогодним балом.
Мы вышли из комнаты одновременно. Вместе поднялись по лестнице, перешли по переходу; коридор, еще один коридор — вот он, родной кабинет, у которого нам предстояло расстаться.
Кабинет боевой магии.
На двери висела классическая табличка «Тихо! Идет экзамен». На моих глазах из косяка вынырнула Рихтерова элементаль, придирчиво осмотрела табличку и, поправив ее, мгновенно исчезла обратно.
Я остановилась перед дверью и сглотнула, глядя на темные створки. Странное дело, пока я ходила сюда вместе с толпой сокурсников, посещая привычные лекции, ну или там семинары, они не вызывала у меня практически никаких эмоций. Потом, после давешнего сражения с василиском, дверь начала нести на себе некую смысловую нагрузку; но сейчас, стоя перед ней, я понимала, что больше всего мне хочется оказаться верст от нее где-нибудь за двадцать.
— Ты чего, боишься? — недоуменно спросила у меня стоявшая рядом Полин.
— Нет, — помотала я головой.
«Хорошо ей, — обреченно пробормотала та часть меня, которая была хоть сколько-нибудь логичной. — Иди себе к Эльвире, нашептывай над котлом… алхимичка, конечно, тоже не сахар, и пару у нее сорвать — раз плюнуть, так все едино не Рихтер!..»
Я отчетливо представила, как через пятнадцать минут мое тело, уже со сложенными на груди руками и зажатой в них зажженной свечкой, выносят из кабинета, дабы нынче же вечером прикопать на заднем дворе, и не смогла сдержать глупого смешка. Наверное, это было нервное.
Полин, все еще стоявшая возле двери, переминалась с ноги на ногу. Она явно надеялась узреть ту же самую картинку, но только в реальности. Это, как ни странно, придало мне сил. Еще не хватало, чтобы назавтра все магички с алхимического болтали, будто я дрожала перед дверью в кабинет боевой магии! Может быть, тому же Генри это и сошло бы с рук — по красавцу-вампиру с его фирменной клыкастой полуулыбкой сохла добрая половина всех адепток, — но ко мне, хвала богам, они таких симпатий не питали. А посему я отбросила прочь все нелепые мысли, сделала Полин ручкой, увидев в ответ нерешительно скрещенные пальцы, и отважно толкнула дверь сапогом.
В высокие стрельчатые окна тускло светило холодное зимнее солнце. Я тоскливо покосилась на зеленые маковки елок, видневшиеся вдалеке, и только после этого воззрилась на кабинет.
Боевая магия была моим последним экзаменом. До того я уже сдавала три профильных предмета и потому совсем не удивилась, увидев, как резко преобразилась привычная, казалось бы, комната.
Со стен исчезло все, включая карту Лыкоморья, которая мрыс знает зачем висела здесь с самого первого занятия. Вместо нее между третьим и четвертым окнами задумчиво покачивалось серое чешуйчатое чучело, в котором я незамедлительно опознала Esgeraltia magna, в просторечии именуемую «ведьмин хомячок». «Хомячок», размерами напоминавший хорошего волкодава, был не иначе как из личной коллекции преподавателя бестиологии, — приметив знакомую трещину на стеклянном глазе, я вспомнила, как Марцелл рассказывал, в каком жутком поединке добыл «сей великолепный образец». Помнится, тогда, после урока, мы с Хельги, тщательно осмотрев шкуру со всех сторон и не найдя на ней ни единой лишней дырки, пришли к закономерному выводу — хозяин расстался с ней добровольно и, скорее всего, в глубокой старости. Так или иначе, но чешуя «хомячков» здорово поглощала темную магию. Надо думать, потому Gaddius здесь и висел.