Петя растерянно кивнул.
— Только поосторожнее, когда будешь прятать в стол приказ. Если застукают, ну мало ли что: объяснишь, что Брауде не сдал оригинал и ты решил посмотреть у него на столе, поскольку за ним идет слава растеряхи и большого неаккуратиста. Все, работаем!
Он зашел к Брауде. Тот пыхтел за заваленным столом, шифруя последние слова.
— Ну что, ты скоро? А то я свои вопросы уже решил, могу отчаливать.
Оригинал приказа лежал у капитана под рукой.
— Еще пять минут, Ефим Львович! Подождете?
— Хорошо.
Синицын зашел к себе, оделся, расчесал усы и стал поджидать Пашу у приемной Тракмана. Вскоре появился запыхавшийся Брауде.
— Все, я освободился! — увидев подполковника, воскликнул Паша.
— Двинули, а то меня один клиент поджидает с известием.
Паша заскочил в приемную, швырнул на стол оригинал приказа и выскочил в коридор, естественно, забыв, что нужно расписаться. Синицын бросил взгляд на Петю, обнял капитана и потащил его к выходу. «Теперь придется с Пашей крепко выпить, чтобы наутро он плохо помнил подробности дня и своего ухода из Военконтроля. Литра водки ему хватит. Запах перегара наутро, а чувствительный к запахам Тракман сразу же это установит, довершит картину профессионального падения капитана. План должен сработать безукоризненно, иначе мне тоже надо уходить в дворники», — вздохнул Ефим Львович.
— Что так тяжело вздыхаете? — задиристо спросил Брауде.
— Да хреново все, Паша. Ну что, ты поймал за руку своего воришку, который у тебя водку разбавляет?
— Пока не до него.
— Ладно, покалякаем о Рейли. Только не на улице же и не на сухую, — заметил Синицын.
— Можно ко мне. Литра хватит?
— Ну это уж кто как пьет. Для иных штафирок и золотник — пол-литра, нам, понюхавшим пороха, и лигр на два захода. Второй я беру на свои. Ты о закус-. кс не забудь! Это важно.
— В закуске мы тоже кое-что понимаем, господин подполковник!
Синицын сразу же почувствовал в Брауде этот гусарский настрой и постарался его не погасить. Первый же тост за фронтовое братство выпили по стакану, но дальше, чтобы не свалить в одночасье капитана, Ефим Львович наливал по пятьдесят, заставляя Пашу есть сало с луком. Сам Синицын на сало не налегал, ибо в сочетании с водкой жир пища неважнецкая, уж лучше потрошки, которые, углядев на рынке, Синицын приготовил с луком, перцем и уксусом, но наперчил так, что желудок Паши для такого злыдня был не приспособлен. И очень хорошо. Потому что тогда он бы не дошел до того состояния, какое требовалось.
На счастье Ефима Львовича, зашла экономка в сопровождении своего кавалера, носатого, с ядовитым лицом пакостника старикашки, которого Синицын тотчас взял в оборот. Он сорвал с груди нательный крестик и громоподобно зарычал:
— Целуй, гад, что водку у барина не разбавлял! Целуй!
Старикашка пал на колени и во всем сознался. Синицын от имени Павла пообещал простить вора, если тот немедля принесет им литр. Кавалер экономки на литр не раскошелился, а вот поллитру все же приволок, за что был прощен. Влив в Брауде два литра — Синицын исхитрился и, налив в одну из бутылок воды, пил ее с тою же гримасою, с какой всегда опрокидывал рюмку, — Ефим Львович ушел в полночь с сознанием полной победы. Паша, не дойдя до дверей, чтобы проводить гостя, рухнул прямо на пороге.
21
Прошло почти две недели после той встречи с Аглаей Николаевной, когда Каламатиано приносил ей продукты и между ними состоялся тот откровенный разговор. Ксенофон Дмитриевич каждый день собирался зайти в дом на углу Большой Дмитровки и Камергерского, почти каждый день проходил мимо, но герань стояла на правой половине окна, а кувшин с китайскими золотистыми драконами не появлялся. Несколько новых сообщений доставил сам Ефим Львович, они встретились мимоходом на улице, а Каламатиано отдал ему деньги. Синицын словно боялся назначать ему свидание на квартире Лесневских. Может быть, он заметил перемену в настроении Аглаи Николаевны и решил, что лучше не испытывать судьбу, не сближать этих людей, симпатизирующих друг другу, а возможно, она сама объявила ему обо всем, но так или иначе формальных поводов, чтобы зайти, не находилось, а являться без них, будто за обещанной любовной страстью, ему было неловко.