— Извините, господа, но я вынужден вас покинуть. Меня срочно вызывают в Кремль.
И он, козырнув, убежал следом за Свердловым. Каламатиано оглянулся: обеденный зал почти мгновенно опустел.
— По-моему, что-то случилось, — сказал Ксенофон.
Официантка принесла второе: та же вареная картошина, и два кусочка селедки с куском черного хлеба.
— Извините, но мы тоже уходим, спасибо! — сказал ей Каламатиано.
Локкарт осилил лишь половину своей порции супа, Ксенофон и того меньше.
— Извини, я не знал, что здесь так отвратительно кормят. Зато будет о чем написать в Лондон. Эту информацию тебе бы не принес ни один агент, — улыбнулся Роберт.
— Если ты имеешь в виду вкусовую, то тут ты прав. Подобной гадости мне пробовать еще не приходилось: рисовый суп, пахнущий воблой, а что касается того, что вообще едят в Кремле, у меня есть подробное изложение этой необычной гастрономии, где счет ведется в золотниках и фунтах, и поверь, питаются не только не хуже, чем мы, а в чем-то и лучше. Это же все показное, Большой театр, и все в нем — большой театр, как этот вонючий суп и селедка. Ленин, естественно, вырос из показного демократизма, но Свердлов и Троцкий решили поиграть в него, показать народу, что они вот вместе с пролетариатом едят этот супчик да похваливают. Правда, с половины обеда смылись, не выдержали.
— Наверное, действительно что-то случилось, — проговорил Локкарт. — Ведь не только они ушли.
— Может быть…
Они вышли из здания Большого театра. День был жаркий, солнечный! а они оба вырядились в строгие костюмы и теперь то и дело вынимали платки из карманов, чтобы вытирать пот.
Прямо напротив Большого останавливался трамвай. и многие из делегатов бросились атаковать вагоны. Локкарт с Каламатиано остановились, не зная, что делать: то ли ждать следующего, то ли пойти пешком. Сверху, от Лубянки, к театру бежала возбужденная группа чекистов, и Роберт с Ксенофоном стали гадать, что же случилось. Подошли Рене Маршан и Жак Садуль во фраке и цилиндре, поддерживая за локоток княгиню. Последняя вообще еле держалась на ногах, ибо все увиденное настолько ее потрясло, что она даже не знала, как ей себя вести после случившегося.
— Что происходит? — спросил Локкарт, кивая на чекистов, бегущих в Большой.
— Мирбаха убили! — радостно объявил Садуль, и лицо княгини помертвело от этого сообщения, а капитан улыбался, как именинник, точно сам принимал участие в этой акции.
— Вашей даме, кажется, плохо, господин Садуль, — заметил Каламатиано, и лишь после этого капитан, обратив на нее внимание, отвел ее на лавочку.
— Когда это случилось? — спросил у Маршана Локкарт.
— Полчаса назад.
— А откуда вы знаете? — У Локкарта тоже вытянулось лицо от этого известия.
— Есть такие службы, которые все знают, — поддел Маршан Каламатиано. — Вечернего заседания, скорее всего, не будет, так что вы правильно сделали, что уходите. А оставаться там теперь небезопасно, — Рене кивнул на здание театра. — Убийство совершено по постановлению ЦК левых эсеров, поэтому может начаться заварушка.
— И что теперь? Разрыв Брестского мира? — спросил Локкарт.
— Вряд ли, — заметил Маршан. — Ленин на это не пойдет. — Но что-то будет. Ладно, мы пойдем, мне надо передать это известие в Париж.
— Да здравствует революция! — радостно проговорил по-русски Садуль, подходя к ним, и выбросил в воздух сжатый кулак. Княгиня, сидевшая на лавочке, страдальчески посмотрела на него.
Локкарт взглянул на часы.
— Прошу прощения, господа, но я должен идти, — проговорил он.
Каламатиано тоже попрощался с Мартаном и Садулем, и они с Робертом направились к Тверской.
— Садуль весьма странный в последнее время, — проговорил Каламатиано, когда они немного отошли от французов.
— Он вчера приходил ко мне. Подал заявление в Красную Армию инструктором. Готов обучать солдат, новобранцев, — сообщил Локкарт.
— Он спятил?
— Я ему примерно то же сказал, только в более деликатных выражениях, но Мура его поддержала…
— А что с Мурой происходит?
— Да в обшем-то ничего особенного. Ей многое не нравится, но она считает, что любой власти надо дать шанс себя проявить. Она как бы против любой ортодоксальности. Считает, что мы все в плену некой идеи предательства, которую все муссируют и справа и слева и на этом строят все обвинения против Ленина, хотя на самом деле любое государство имеет право выйти из войны и заключить мир.
— Речь не об этом, — возразил Каламатиано. — Если раньше эта идея предательства как-то вменялась в вину большевикам, то теперь мы видим, что большевики развязали тиранию против собственного народа, и помогать им означает усиливать этот террор.