Именно это и пытался объяснить Феликс Эдмундович Ленину. Но Ильич не выдержал и оборвал Дзержинского. Он вообще не любил бестолковых, бессвязных речей, да и подписал заявление Дзержинского совсем подругой причине.
— Один разведчик сегодня проигрывает, а завтра берет реванш с лихвой, дорогой Феликс! Суть не в том, что вы кому-то там проиграли, хотя проигрыш довольно болезненный. Уж лучше бы деньгами. Но извини меня, Феликс, — Ильич неожиданно перешел на «ты», — когда начальника карательной службы арестовывают его же подчиненные, это уже не начальник, а черт-те что!
6 июля, в день убийства Мирбаха, Дзержинский сам поехал в отряд ВЧК, в котором скрылся убийца, левый эсер и чекист Яков Блюмкин, и потребовал его выдачи, но Феликса Эдмундовича разоружили и арестовали. Сделал это замкомотряда Протопопов. Отряд был сплошь проэсеровский, хотя формально числился за ВЧК. Дзержинский понимал, что, не дожидаясь, пока гром грянет, надо было менять командиров, производить чистку отряда и переводить его на большевистские рельсы, но, как всегда, руки не доходили.
— В том, что один из сотрудников Комиссии совершил предательство, твоей вины нет, — Ильич уже мерил шагами кабинет. — Каменев с Зиновьевым, если помнишь, в семнадцатом за две недели до восстания напечатали статейку в меньшевистской газетке и указали его точные сроки. Они были членами ЦК, и, следуя твоей логике, я должен был тоже снять с себя полномочия вождя партии. Но я этого не сделал, не собирался этого делать и не буду, если сегодня кто-то из наших соратников переметнется в стан врагов! На здоровье, которого мы ему не дадим! Проглядеть одного врага — печальная, но не великая ошибка. А вот проглядеть целый вооруженный отряд, который повернул свои штыки против революции, который тебя же, его командира, сажает в кутузку, — это, батенька мой, никуда не годится! За такое надо сечь розгами, и притом нещадно!
И Ленин выразительно развел руками — мол, тут и он ничего поделать не может.
— Что потопали, то и полопали, Феликс Эдмундович, хотя мне искренне жаль лишаться в этот сложный период такого соратника!
Когда-то они могли разговаривать на любые темы, и Феликс мечтал о свободной и независимой Польше. Они говорили часами, Ленин, правда, все время возражал ему, заявляя, что полякам пока рано говорить о независимости и они сю не смогут для своей выгоды воспользоваться.
— Империя нужна, только в другой форме. Когда все униженные категории граждан будут иметь лучшие права, а буржуазия никаких! — восклицал Ленин.
— Значит, все наоборот? — не понимал Дзержинский. — Переезд с квартиры на квартиру, как язвительно писали о своей революции Гонкуры?
— Да, батенька! Пожили, попользовались, дайте и другим поваляться на перинке! Цинично, вы скажете? А терпеть буржуазный цинизм легче? — усмехался Ленин. — И нечего стыдиться экспроприировать буржуазную собственность! Они кричат, что она их кровная, нажитая долгим трудом! Е-рун-да! Она нажита кровью и потом рабочих! А их, чтоб больше не пили эту кровь, к стенке! И без сожалений!
Что ж, пусть теперь другой поваляется на чекистской перинке, почувствует, насколько жестка. А Феликс должен отомстить. Пусть не Лорану, который, по его сведениям, уже отбыл из Москвы, так его соратникам. Теперь он сам сыграет с ними в такую же игру. Сам втянет их в заговор. И головы полетят. Он не пощадит никого. И чтобы игра не сорвалась, он не скажет об этом никому из своих.
— Какова будет моя дальнейшая судьба? — помолчав, тихо спросил Феликс.
— Отдохните, подумайте, Феликс Эдмундович. Насколько я знаю, вы пока остаетесь членом коллегии Чрезвычайной Комиссии. Вопрос, оставлять вас в коллегии или выводить из нее, должны решать ваши товарищи. А дальше мы посмотрим. Пока ваши обязанности председателя ВЧК будет исполнять товарищ Яков Петерс, — Ленин усмехнулся.
Дзержинский хорошо знал эту усмешку вождя: она означала, что его собеседник совершил непоправимую ошибку', но ее еще можно будет исправить, если постараться. Но она означала и другое: вторая ошибка в зачет не пойдет. После нее даже самый испытанный член партии терял доверие вождя и переходил во второй эшелон. Феликс Эдмундович, изучивший оттенки мимики Ленина, прекрасно угадывал за ними и движения его характера. И эта отставка пока ничего еще не означала.