— Выходи!
Кена вывели во двор, где его поджидал с тремя солдатами, вооруженными винтовками, сам Яков Христофорович Петерс. Увидев Каламатиано, заместитель председателя ВЧК сам подошел к смертнику.
— Я вам обещал, что самолично окажу эту честь — приведу приговор в исполнение, и слово свое, как видите, сдержал, — проговорил он, и жесткий балтийский акцент прозвучал зловеще-сурово.
— Ваша власть все равно рухнет, и вас будут судить как преступника! Вы вспомните еще мои слова! — глядя прямо в лицо Петерсу, сказал Ксенофон Дмитриевич.
— Ну-ну, посмотрим. — Яков Христофорович слышал такое не раз, и эта угроза его только развеселила. — Есть последняя просьба?.. Хотите что-нибудь передать родным или знакомым?
— Я бы чашку горячего кофе выпил, — помолчав, попросил Каламатиано.
— Такие просьбы не исполняем, — ответил Петерс и рассмеялся: — На том свете угостят.
— Там чем хочешь угостят, — угрюмо проговорил стоявший рядом комиссар, которому хотелось побыстрее все исполнить.
Ксенофон Дмитриевич все еще не верил в происходящее, настолько внезапно и по какому-то дьявольскому стечению обстоятельств все случилось, что он даже ущипнул себя. Но то был не сон, а явь, о которой, видимо, и Серафим не подозревал. Судьба отвернулась от него, и пророчество деда относительно крестика не сбылось, точно в России он терял всю свою животворную силу.
— Спиной к стене! — скомандовал Петерс. — Или хотите, вам завяжут глаза.
— Не надо, — еле слышно пробормотал Каламатиано.
— Тогда прощайте, Ксенофон Дмитриевич! — усмехнулся Петерс. — Ступайте к стене!
Кен неуверенно сделал несколько шагов по рыхлому январскому снегу, даже при его легком весе проваливаясь в наметенный за ночь сугроб, подобрался к стене и прислонился к ней лицом. Ноги почти не держали его, поджилки тряслись, и теперь он боялся только одного — что упадет до выстрелов, чем насмешит всю чекистскую братию. Он и лица солдат не запомнил, в памяти отпечатался лишь скуластый, с глубоко посаженными насмешливыми глазами и черными, зачесанными назад волосами лик Петерса. Последние секунды тянулись невыносимо, словно чекист нарочно тянул время, выматывая из Каламатиано все жилы. «Жаль, что марш не включили, — подумал он. — На том свете такого уже не услышишь. Да и есть ли он вообще, тот свет и та тьма? Второе вернее».
— Приготовились! — раздался бодрый голос Якова Христофоровича. В морозном воздухе послышался скрежет винтовочных затворов. — Цельсь!..
«А на дворе вроде потеплело, зима на убыль пошла», — подумал в последний миг Ксенофон Дмитриевич.
— Огонь! — выкрикнул Петерс, и раздался оглушительный залп.
Ксенофон Дмитриевич резко согнулся, как сломленное деревце, и упал лицом в снег.
3
Разом выстрелили три пробки из-под шампанского, две молодые дамы за соседним столиком испуганно вскрикнули, засмеялись, заиграл, точно проснувшись, скрипач, взлетая игривой и чувственной мелодией ввысь, вздрогнул от резких хлопков и Ксенофон Дмитриевич, окидывая рассеянным взглядом небольшой, но уютный ресторанный зал знаменитого «Яра»: он гудел, как пчелиный улей, заполненный до отказа.
Каламатиано затащил сюда полковник Реймонд Робинс, представитель американского Красного Креста, фигура весьма влиятельная как среди нынешнего руководства Советской республики, так и на Капитолийском холме в Вашингтоне. И столь же неуправляемая. Когда ему требовалось что-то срочно узнать, он никогда не справлялся об этом у Мэдрина Саммерса, нынешнего московского генконсула, не телеграфировал в Вологду Дэвиду Френсису, американскому послу в России, — посольство выехало туда еще 26 февраля 1918 года, испугавшись, что Петроград вот-вот будет занят немцами, но Вологда являлась лишь временной остановкой на пути в Архангельск, куда для спасения продовольственных складов и посольского корпуса были посланы английские, американские и французские крейсеры, — не звонил консулу Девитту Пулу и уж тем более не обращался к новому руководителю Информационного бюро при американском генконсульстве Ксенофону Каламатиано. Чтобы получить те или иные новости, он сразу запрашивал президента США Вильсона или телеграфировал Ленину. И тот и другой чертыхались от его наглых телеграмм, но, сдерживая гнев, все же отвечали. Вильсон — потому, что Робинс постоянно докладывал президенту о своих дружеских обедах с Троцким и Лениным, заверяя старика Вудро о своем несомненном влиянии на красного вождя.