Вертемон протянул Рейли руку, и Сид пожал ее. Однако от Каламатиано не ускользнуло, как побледнел Рейли, то и дело трогая кончик своего носа, что свидетельствовало о сильном волнении. Ведь он на сто процентов был уверен в искренности намерений Берзина и его помощника.
Они еще немного поговорили о положении большевиков в Москве. Вертемон даже высказал предположение, что если события будут развиваться так, как сейчас, то режим Ленина продержится до зимы, а в январе — феврале случится то, что произошло в семнадцатом году при Николае Романове: весь народ выйдет на улицы и потребует отставки Ленина.
— Я только думаю, что Ленин поступит совсем иначе, чем Николай Александрович, — заметил Каламатиано.
— В этом вы правы, — согласился Вертемон.
Едва завершилось совещание — весьма удачно, как заметил Девитт Пул, — Каламатиано помчался домой к Синицыну в Милюгинский переулок, дом четыре. Он уже вошел в подъезд, поднялся на один лестничный пролет и вдруг вспомнил наказ подполковника: если шторы в окне расположены веером, то все нормально; если висят прямыми полосами, то входить нельзя. Несмотря на все события, происшедшие накануне, Ксенофон Дмитриевич вышел на улицу и взглянул на окно: шторы висели прямыми полосами, значит, в дом входить было нельзя. Но Синицын мог специально распустить их, ибо вряд ли вообще хотел видеть Ксенофона Дмитриевича. Он в нерешительности остановился перед окнами. За спиной послышался шорох. Каламатиано оглянулся, и чья-то фигура резко метнулась в подворотню. Это мог быть и очередной филер ВЧК или Воен контроля.
Прошло десять минут. Шторы все так же висели, а он стоял перед окнами, не решаясь войти. Точно великое табу было наложено на вход прямыми полосами темно-зеленых штор.
Истекло еще десять минут Приближался вечер, но света в окнах подполковника не зажигали. Возможно, его и не было дома и он теперь опять рвется к Аглае. Эта мысль так взволновала Каламатиано, что он, несмотря на всю опасность, решил подняться к Синицыным. Он уже двинулся к подъезду, когда оттуда послышались громкие мужские голоса, и по отрывистому командному тону реплик Ксенофон Дмитриевич тотчас сообразил, что заходить в дом не надо. Он резко развернулся и не торопясь пошел назад.
— Спокойней, спокойней! Не дергайся! — послышался за спиной властный голос. — А то быстро пулю в затылок схлопочешь!
Он перешел улицу и двинулся к Сретенке. Постепенно голоса стихли, послышался шум мотора, Каламатиано замедлил шаг и оглянулся. Трос чекистов в кожаных куртках стояли на тротуаре, а между ними в шинели без головного убора стоял Синицын и не отрываясь смотрел на Ксенофона Дмитриевича. Он смотрел беззлобно, даже с затаенной грустью, как смотрят на нечто недосягаемое, вершинное. Подъехала машина, Синицына втолкнули туда, захлопнулась дверца, и его увезли. А Каламатиано так ничего и не узнал о Пете.
Он ворвался к своей двоюродной сестре Дагмаре, зная, что Рейли остановился у нее, но его дома не оказалось. Увидев бледное и нервное лицо Кссно-фона, Мара, как звал ее брат, сообщила, что Сид у Карахана, там какие-то сложности. Каламатиано оставил адрес Аглаи и попросил, как только Сид вернется, пусть обязательно навестит его.
— Что это за адрес? — не поняла Мара.
— Не важно, — ответил Ксенофон и смущенно улыбнулся. — Я же не спрашиваю тебя, какие у вас отношения с Сидом. Извини, как-нибудь потом поговорим.
Перед уходом из консульства он договорился с Пулом, что сможет уехать в Самару лишь через пять дней. Нужно было привезти жену с сыном с дачи, отправить их домой, в Америку, и лишь тогда он сможет уехать сам.
— А как ты смотришь на то, чтобы вообще перевести консульство в Самару? — спросил Пул. — Там формируется сейчас правительство, и после того, как все завершится, мы вместе с ним и переедем обратно в Москву. Как считаешь?
— Мысль интересная, — согласился Ксенофон Дмитриевич. — Я вообще хочу проехать по Сибири, потому что там сейчас затеваются интересные дела и надо быть в курсе.
— О’кей! Тогда переговори в Самаре по поводу помещения для консульства!
Подходя к дому Аглаи, Каламатиано несколько раз менял маршрут, проверяя, нет ли за ним слежки. Но все было чисто. «Странно, — подумал он, — кто же тогда следил за мной у дома Синицына? Наверное, кто-то из чекистов, следивших за подходами к дому».
Аля спала, когда он вернулся. Он вскипятил чайник, выпил кофе, раздумывая, как ему поступить: завтра надо вывозить семью, а потом уезжать самому: выдержит ли Аля, оставшись одна в Москве. Кое-какие деньги и даже продукты он ей оставит, а дальше и его судьба неясна.