— Ура! — поддержал его капитан Садуль.
Все выпили. Откуда-то возник официант, которого полковник сурово отчитал за то, что тот так поздно принес водку и шампанское: они даже не смогли выпить по полной за важную идею. Робинс отпустил его, заказав себе порцию отбивных и приказав ему неотлучно находиться рядом. Полковник снова наполнил рюмки и фужер Муры, которая пила шампанское, заставив всех выпить еще раз уже за то историческое событие, которое произошло в «Яре».
— История украсит фасад этого ресторана мемориальной доской, на которой будут написаны наши имена! — пророчески произнес Рей.
— И мое тоже будет? — не без иронии спросила Мура.
— А как же! — заулыбался Робинс.
Мура, пригубив бокал, положила ладонь на руку Локкарта и нежно заглянула ему в глаза: она уже поняла, что выхода цыган ей не дождаться. Роберт кивнул в ответ.
— Нам пора, Рей, — сказал он.
— Да вечер только начинается, ребята! — воскликнул Робинс. — Кто знает, когда теперь увидимся.
— Как это — кто знает?! — поднимаясь, удивился Локкарт. — Ты же приедешь воевать в наш отряд.
— Обязательно! — отрапортовал Робинс.
Они дружески обнялись. Роберт крепко пожал руку Каламатиано.
— Мы снимаем квартиру в Хлебном переулке, дом 19, — сообщил Локкарт. — Заходите, будем рады.
— Обязательно заходите! — кокетливо отозвалась Мура. — Расскажете про Россию.
— Вы ее лучше знаете, — поцеловав ей руку, ответил Ксенофон Дмитриевич.
Локкарт и Мура ушли. Полковник наполнил рюмки.
— Не люблю паршивых интеллигентов с претензией на голубую кровь, — хмурясь, проговорил Робинс. — Зачем только он приперся в Москву? Только ради того, чтобы получить звание посла?! Или потискать дамочек на обломках старого мира, а потом всем рассказывать про свои подвиги? Только не ту дамочку для этого выбрал! Ну, за вас, ребята! Вот на вас я надеюсь и завидую, что вы здесь остаетесь. Тебе, Ксенофон, надо обязательно познакомиться с Лениным и Троцким. Жак сведет с этими отличными ребятами. Сведешь, Жак?
— Конечно, — кивнул Садуль.
— Неужели я все это вижу в последний раз? — с детской восторженностью проговорил Рей, и на его глаза навернулись слезы.
Полковник бросил затуманенный взгляд на переполненный зал, на цыган, которые только что появились, начиная настоящий вечер в «Ярс», заперебирали струнами, пестрые цыганки двинулись по залу, высматривая тех, кто не пожалеет бросить сотенную ради огненного взора и надрывного романса. Каламатиано наблюдал эту сцену не в первый раз и пожалел, что не ушел с Мурой и Локкартом. Они наверняка бы затащили его к себе, и он с удовольствием бы посидел за их тихим столом. Ему, как ни странно, хотелось поболтать с Мурой. Она не так одержима политикой, но зато умеет глубоко и тонко чувствовать, и ее суждения наверняка интересны и своеобразны. С Робертом Каламатиано несколько раз встречался до революции, разговаривал по деловым вопросам, но дружеских отношений так и не возникло. «У англичан совсем другая температура души, — не раз говорил ему Региш. — У них и мозги другие, и строение тела. Жизнь на острове — дьявольская штука!»
— До чего я не люблю англичан! — наливая всем водки и точно разгадав тайные мысли Ксенофона Дмитриевича, неожиданно проговорил Робинс. — Давай, Жак, выпьем за Ксенофона! Он хоть и грек, но душа у него совсем другая, русская, чувствительная, чистая! Ты держись за него!
5
Каламатиано вернулся домой в три часа ночи. Робинс, самый стойкий, несмотря на огромное количество выпитой им водки, всех развез на извозчике по домам и даже уговаривал выпить еще по стаканчику у него в гостинице, но Ксенофон Дмитриевич решительно отказался и правильно сделал: жена не спала, поджидая его. Время было тревожное, и ее мучили всякие дурные предчувствия. А едва он вошел в дом и поцеловал ее, как она тотчас заснула. Ему же не спалось. Он прилег на диван в кабинете, мысленно возвращаясь к Муре и Локкарту, странной парс, с которой судьба неожиданно свела его, хотя о каждом из них он знал еще раньше, до этой встречи.
Старый приятель Ксенофона Дмитриевича грек Ликкиардопуло, работавший в Московском Художественном театре и переводивший с английского, тоже, кстати, немецкий шпион (а может быть, и английский), еще до революции рассказывал Каламатиано, что перед войной у Муры был большой роман в Германии с кайзером Вильгельмом и его разведкой. Муж Муры Иван Александрович Бенкендорф, дальний родственник российского посла в Англии, в 1912 году получил должность секретаря при русском посольстве в Берлине, куда Ликки, как звал своего приятеля Каламатиано, уже ездил в 15—16-м годах под видом греческого купца, и Каламатиано давал ему подробные консультации относительно бизнеса и даже рекомендовал его своим деловым партнерам в Германии. Возвращаясь из этих поездок, Ликки непременно посещал Ксенофона Дмитриевича, привозя несколько бутылочек доброго немецкого вина и потешая друга за приятной беседой всякими забавными историями из бюргерской жизни. Одна из них касалась и Муры, которую хорошо помнили в Берлине. Ликки не говорил, что она шпионка и продолжает работать на германскую разведку. Он только упомянул про ее роман с кайзером и разведкой, а умный человек сам догадается, что это за роман, который не так просто потом разорвать. Это крест пожизненный.