— А паштетик ничего! — отозвался подполковник. — Я тоже рад нашей встрече, — сказал он. — Я так и не успел тогда как следует вас поблагодарить. Жена сказала, что вы денег не взяли, а для русского человека оставаться в должниках совсем негоже.
— Мне это ничего не стоило, — произнес Каламатиано. — Фирма прислала корсет как рекламный образец для широкого распространения, и я подумал, что если он вам поможет, то лучшей рекламы и желать трудно. Но события октября многое переменили.
— Да уж, заварили большевики кашу, — согласился Синицын. Он сам разлил по второй и еще раз поблагодарил Ксенофона Дмитриевича. — Я и по сей день хожу в корсете и почти никогда его не снимаю, так что вещь хорошая, можете так и передать, — проговорил он. — А у большевиков много наших. После этого договора с немцами настроение у многих переменилось, да и у меня тоже. Того и гляди, завтра заставят с ними миловаться, а я свои убеждения даже за штабной паек продавать не собирался. Вот в какой трудный момент мы встретились. А трудный он потому, что был бы я здоров как бык, то и раздумывать долго бы це стал: махнул бы на Дон к Лавру Георгиевичу Корнилову или к Юденичу. Лавра Георгиевича имел честь знать лично, он, как и Брусилов, крепкий командующий, а этот Лев Давидыч только и умеет глазами сверкать да слова огнем изрыгать. Военной выучки никакой. Есть, правда, в штабе заметные генералы, под началом которых приходится работать, одно это и утешает. С моей спиной в окопе долго не усидишь. Болит, ноет, проклятая, нерв все же задет, и врачи улучшения не обещают. Наоборот, говорят, в любой день эта проклятая штука может навсегда припечатать к койке. Поэтому куда в такой ситуации бежать. А жить как-то надо: жена, дети. Старшему четырнадцать, младшему одиннадцать. Пока ноги еще держат, их поднять обязан. А там пусть сами живут… — У Синицына увлажнились глаза, когда он вспомнил о детях.
Они снова выпили. Синицын тем же гусарским приемом опрокинул и третью рюмку. Официант принес пельмени и целый поднос соусов и приправ. Ефим Львович густо наперчил пельмешки, полил уксусом, обмазал горчицей, набросал хренку. Потом попробовал французские соусы.
— Ерунда, не острые, — сказал он. — А вы, значит, теперь в консульстве?
— Да. И мне нужны помощники, Ефим Львович, — налив еще по рюмке, проговорил Ксенофон Дмитриевич.
— Помощники? — удивился Синицын. — Так вам, наверное, со знанием языков люди требуются? Немецкий я еще знаю, французский с грехом пополам, а вот в английском вообще не силен.
— Совсем не обязательно, — улыбнулся Каламатиано. — Мы создали Информационное бюро, и нам нужны сведения из первых рук на русском языке. В частности, и по военным вопросам Красной Армии.
— Понятно, — помолчав, хмуро отозвался Синицын. — Значит, и вы трудитесь теперь на разведку…
— Можно сказать и так. Вы человек военный, поэтому все понимаете. Если это вам интересно и не противоречит душевным принципам, то мы легко договоримся. Работа эта хорошо оплачивается. Можем оплачивать и продуктами, как угодно. Последствия и опасность такого рода деятельности вы, наверное, тоже себе представляете. Поэтому я пойму вас, если вы дадите мне отрицательный ответ.
Каламатиано немного волновался. Некоторая откровенность относительно симпатий к Деникину и Колчаку позволила Ксенофону Дмитриевичу раскрыть свои карты, но это могла быть и подлая уловка. Все-таки подполковник профессиональный разведчик, может, и сам решил выяснить настроения своего визави. Для этого и затеял скользкий разговор, а «наивный грек» раскололся. Но интуиция подсказывала совсем обратное, вот он и отважился сразу на такое предложение.
— А не боитесь, что я сейчас на Поварскую, в ВЧК заверну? — усмехнулся Синицын. — Она тут рядом, Петерса я знаю, а за попытку вербовки офицера Генштаба могут дать солидный срок. И вся ваша деятельность лопнет, так и не успев начаться. А?.. — Ефим Львович съел пельмешек, выдержал короткую паузу. — А я ведь, наверное, так и сделаю.
Он сощурил голубоватые глазки, брызнув холодным огоньком, не забывая при этом забрасывать в рот и горячие пельмешки. Каламатиано на мгновение оторопел, его точно накрыло душным облаком: на лбу выступили бисеринки пота. Он предполагал, что, не имея опыта, набьет себе немало шишек, но что вот так, с первого захода он провалит все дело — до такого исхода воображение его не доносило.
— Зря пельмени не едите, — заметал подполковник. — Холодные они вкус свой теряют.
Он разлил водку и, не чокнувшись, махом плеснул ее в глотку. Крякнул, закусил пельмешком, густо намазав его хреном и спокойно наблюдая за своим потерявшим всякий дар речи собеседником. Каламатиано ждал, что еще через секунду Ефим Львович улыбнется и грубовато скажет: «Ну ладно, это шутка, конечно. Русский офицер никогда фискалом не был. И уж тем более перед этими, новыми. Но впредь вам советую быть осторожным. Все-таки вы мне несколько лет безболезной жизни благодаря привезенному корсету подарили, за что я вам благодарен, и тем более я не в состоянии причинить вам зло. Но другие это сделают не задумываясь». Однако подполковник молчал, точно хотел доесть пельмени, выпить водку, коли ее уже принесли, расплатиться и пойти кратким путем на Поварскую. Разговаривать им более было не о чем.