Степке, сгоравшему от смущения и зависти, пришло даже на ум, что могли бы такую услугу и ему оказать. Как-никак, тоже государев посланец! Но быстро выбросил эту идею из головы.
Оставалось бедному новику лишь завистливо скрипеть зубами и ворочаться без сна, слыша шорох и вздохи со стонами за стенкою. А утром при одном взгляде на довольную и хвастливую рожу дьяка захотелось сплюнуть с омерзением.
Глава 6
Все самые крепкие и горькие слова, которые только могли прийти на ум, молодой шляхтич уже произнес. И по своему адресу, и относящиеся к пану подстаросте чигиринскому, глупому пьянчуге, у которого язык опережает мысли, и касающиеся его жены, ангельская красота коей, как оказалось, преспокойно соседствовала со змеиной натурой… Как он мог оказаться таким глупым и легкомысленным! Зачем вообще принял приглашение этого Чаплинского?! Словно не видел, насколько тот неприятен, заносчив да хвастлив… Брюховецкий невольно покраснел, сам себе ответив на этот вопрос: дабы бесплатно угоститься. В карманах-то теперь ветер гуляет, каждый грош приходится беречь… Прежняя благополучная, хоть и небогатая жизнь осталась в прошлом.
Маеток татары, прежде чем спалить, пограбили дочиста, ничего не оставили бывшему хозяину. Хмельницкий, спасибо ему, на волю пустил, но денег не дал. Это было бы уж чересчур! А просить у самозванца милостыню в придачу к охранной грамоте… При одной мысли жарко пылало лицо и сжимались кулаки. Ничего, как-нибудь прокормится!
Потому и подался в Литву, услышав, что польный гетман Радзивилл набирает новое войско в дополнение к тому, которое уже состояло на службе у магната. Попасть в реестровый список – и все проблемы решатся: сразу положат жалованье, хоть и небольшое… А вот теперь… Эх, надо было принять извинения дурака! Ну, ляпнул спьяну… Оскорбление было ужасным, спору нет, но в его-то положении можно было и не идти до конца. Если бы не проклятая Елена!
Брюховецкий стиснул зубы, мысленно выругавшись. Как там назвал ее муж? Дьяволицей? Истинно дьяволица! И ведь никак не выкинешь ее из головы, стоит перед глазами, проклятая, будто наяву. Как же прекрасна! Змея…
– Пан прикажет подать ужин? – подобострастно кланяясь, спросил корчмарь.
– Нет, я не голоден. Только спать хочу, устал! – отказался шляхтич, хотя подкрепиться было бы нелишним: обед, съеденный в доме Чаплинского перед поединком, давным-давно переварился без остатка. Но денег после платы за ночлег осталось кот наплакал. А до Хмельницкого еще пока доберешься…
– А, ну тогда доброй ночи пану, спокойных снов. Ежели что понадобится, я всегда к панским услугам! – корчмарь с поклоном вышел, закрыв за собой дверь.
Брюховецкий отстегнул саблю и повесил ее на крюк в изголовье кровати, затем стянул сапоги, одежду. Зябко ежась (вечер выдался холодным), задул свечу и торопливо залез под одеяло. Кровать, против ожидания, оказалась очень даже удобной, хоть панским покоям впору.
Но сон не шел, хоть шляхтич действительно был уставшим.
Проклятая Елена! Ну, зачем влезла! Кто ее тянул за язык! Будто не знала, что самый верный способ разозлить шляхтича и толкнуть на поединок – усомниться в его храбрости. Да еще при свидетелях! Неужели не могла промолчать? Зачем понадобилось превозносить до небес храбрость муженька и его фехтовальное искусство? (Кстати, и то и другое вызывает большие сомнения!) Всерьез рассчитывала, что оскорбленный гость испугается? Или… Или специально подзуживала, чтобы тот настоял на поединке?! Но зачем, с какой целью?..
Кое-как, с немалым трудом, шляхтич все же заснул. И снились ему сцены весьма откровенные и греховные, после которых доброму христианину надобно долго и усердно молиться, а потом еще открыть душу святому отцу на исповеди…
Пробудился же он от осторожного и нежного прикосновения, спросонок почуяв вплотную с собой жар чужого тела. Дернулся было спросонок, инстинктивно успев подумать: «Олух, дверь запереть надо было на задвижку!», торопливо потянул руку к сабле… Рука замерла, наткнувшись на нежный упругий холмик, в котором только последний болван не опознал бы женскую грудь (пусть даже в кромешной темноте). И раздался нежный шепот: «Тс-с-с!». После чего шею ошарашенного шляхтича оплели две нежные, но довольно сильные ручки, а к его рту припали еще более нежные и весьма настойчивые губки.
– Э-э-э… – лихорадочно прохрипел Брюховецкий, не зная, что делать: то ли оттолкнуть ночную гостью и зажечь огонь, то ли пользоваться нежданно привалившей удачей. Пока он размышлял, молодой и крепкий организм (пану недавно исполнилось двадцать пять лет) отреагировал вполне естественным и ожидаемым способом. Шляхтич со смущением ощутил, как ожил и недвусмысленно напомнил о себе предмет его мужской гордости, вздымая одеяло.