Великолепная погода и ласковый прибой приветствовали капитана Калашникова. Разлюбезные соседи из второго и третьего номеров, жаркое солнышко и чистое море — дарили ему заслуженный праздник. Но Еремею хотелось чего-то большего. Покупая чурчхелу, он познакомился с местными мужчинами, и те пригласили Калашникова на рыбалку. Парнем он был находчивым, так отчего же не посоревноваться в рыбной ловле.
Встав пораньше, Еремей присоединился к новым друзьям. Приехали они в чудесное место: сзади горы, впереди пирс, а вокруг только рыбачки. Калашников первым наживил червя и первым закинул удочку. Сочинские всё ещё возились со снастями, подкормкой и поплавками, а Еремей уже тянет первый улов.
Вытащил он огромного ерша. Иглы тот распустил, плавники широко расставил, словно гимнаст на кольцах и будто зевает. «Рыбёшкин что-то мне шепчет, — размышлял Калашников. — Да нет, просто задыхается. Ещё мгновение назад морская вода омывала его жабры, а сейчас душит неприветливый жар. Как здесь не зевнуть в предчувствии смерти».
Посмотрел Еремей в глаза щетинистому и решил отпустить, поскольку ёрш клюнул первым, а свой своего не ест! Калашников снял с крючка колючего счастливчика и бросил в море.
И снова Еремей насадил червячка, взмахнул удочкой. Долго ждать не пришлось. Снова надрывается леска, да как тянет, что азарт появился.
Смотрит Калашников, а там снова ёрш. Глаза он выпучил, плавниками машет, словно летать учится, а рот ещё шире раззявил. Еремей ногтем щёлкнул по иглам на спинке и подумал: «Чудны дела твои господи! Это всё тот же бедолага. И плавнички всё те же и глазки бойкие. Да что б тебя!.. может, ты психованный или жить надоело?»
Еремей рассудил и сжалился, снова отпустив беспокойного ерша, а сам засобирался. Весь день одного и того же тащить, а потом отпускать, нет уж! Он не для смеха на рыбалку приехал, а для спортивного развлечения. Поблагодарил сочинских друзей Еремей и направился к автобусной остановке.
***
В Сочи вечерело. Люди гуляли по набережной, отовсюду слышалась музыка, фонарики светили — не слепили, воздух был южный, прогретый, обнимающий. Брёл Еремей в толпе и диву давался. Красивый город — ухоженный. Просто райское местечко.
Зашёл Калашников в кафе. Заказал шашлык и бокал красного вина. Ужин был вкусный, вино ускоряло пищеварение. Через дорогу он заметил магазин с броской вывеской. Горела реклама неоновым светом — то красным, то голубым, то жёлтым и читалась как «First», что в переводе с английского значит, первый. Ну как не заглянуть в столь достойное заведение?
Съев всё до косточки и выпив до капельки, Еремей направился в магазин. Встретила его там продавщица, она же хозяйка: женщина упитанная, армянской национальности, приветливая, улыбчивая, но судя по взгляду, ушлая до курортных денег.
— Проходите, пожалуйста, — зазывала она. — У той стеночки отечественные товары, здесь турецкие джинсы, а также есть итальянские брючки в наличие. Хорошие брючки, и цены не кусачие.
Калашников походил вдоль скромных рядов, щупал вещи, да только пальцы вытирал. Он кепку примерял, что с якорем вместо кокарды и веселился, подыгрывая хмельному вину в теле. Как вдруг приметил ремешок синего цвета: крепкий брючный ремень. Пряжка у него большая, блестящая, буквы английские в готическом стиле: чудо, а не ремень!
— Сколько стоит? — деловито поинтересовался Еремей.
Продавщица опытным глазом взвесила вес кошелька русского парня.
— Для тебя дорогой, за пять с половиной тысяч уступлю. Ремень кожаный, мягкий. Носить его, сносу нет. Фирменная вещь. Италия!
Не с деревни приехал капитан, из самой Москвы пожаловал, правда, родился он в Егорьевске и за первые шестнадцать лет лишь один раз бывал в столице и всё больше на вокзале, но итальянские бренды знал — и недолго думая, согласился. А в подарок армянская женщина отблагодарила Калашникова пёстрым пакетом и спрятала в нём и ремень, и чек с пожизненной гарантией итальянской фабрики, что под Мытищами.
Оправился Еремей гулять дальше. Улыбался он прохожим, любовался пальмами, цветами диковинными. Гости города счастливы, ходят, словно пьяные, и только одинокий гражданин с бородёнкой, как у дьячка, переступая с ноги на ногу, разглядывал звёздное небо. В руках у него были нарды, на лице вселенская тоска.
«Что ж ты грустишь, мужичок? Уныние — это грех великий», — думал Еремей и твёрдой походкой направился разгонять тоску.
— Прекрасный вечер, — улыбнулся Калашников, присев на скамейку.
Грустный мужик кивнул в ответ, оценив Еремея положительно, и ответил заманчиво: