Жермен не одобрял подобных попыток своего духовного вождя: он считал их не очень принципиальными и, главное, совершенно бесполезными. И конечно же молодой гусар был абсолютно прав.
Нет, в это время солнце свободы ещё не желало светить Гракху Бабёфу.
Хотя некоторые изменения в его судьбе всё же произошли.
23 фрюктидора (9 сентября) он получил записку от Жермена: «Я собирался тебе писать, как обещал утром, но явился наш надзиратель и сообщил, что завтра мы едем в Париж и что ты тоже назначен в этап. Мы поговорим в пути».
Действительно, на следующий день многих политических заключённых, в том числе Бабёфа и Жермена, перевели в столичную тюрьму Плесси,
Здесь-то Лоран и познакомился впервые с трибуном Гракхом.
Здесь их и связали навечно те узы, разорвать которые не смогла даже сама всесильная смерть.
Лоран написал:
«Массовое тюремное заключение друзей свободы и их частые перемещения из одной тюрьмы в другую дали им возможность лучше узнать друг друга и теснее связаться между собой. Тюрьмы Парижа, и в частности тюрьмы Плесси и Четырёх наций, являлись тогда очагами большого революционного брожения.
Там встретились главные действующие лица заговора, события которого я намереваюсь описать. В флореале III года в тюрьме Плесси были заключены: Бедон, Ложан де Доримелъ, Бертран, бывший мэр Лиона, Фонтенель, Фион… Симон Дюпле, Сомбо, Клод Фике, Массар, Буэн, Моруа, Шентрар, Гларту, Ла Тильм… Бабёф [23], Жермен, Буонарроти, члены Народной комиссии в Оранже, члены революционных трибуналов Арраса, Камбре, Анжера, Ренна, Бреста, члены революционных комитетов Парижа, Нанта, Невера, Мулена и многие другие демократы из всех департаментов.
Из этих домов скорби взвились электрические искры, которые не раз заставляли бледнеть новую тиранию».
Именно так, думал Лоран, именно здесь, в этой обстановке и сложилось ядро будущего заговора, для которого трибун Гракх уже набросал эскиз программы.
Именно эти люди стали его первыми адептами и будущими организаторами. Но Лоран схитрил.
Поскольку только что написанные строки предназначались для печати, а он знал, что некоторые из перечисленных им лиц ещё живы, не желая им неприятностей, он заменил их подлинные имена анаграммами: под именем Бедона скрывался Дебон, под именем Сомбо — Бодсон, под именем Шентрара — Трешпар, под именем Гларту — Гулар. Исключения были сделаны только для лиц неподударных, вроде Симона Дюпле, и для слишком подударных, которых не могли бы спрятать никакие анаграммы, вроде Буонарроти.
Впрочем, Буонарроти — Лоран улыбнулся — случай совершенно особый, и о случае этом сейчас распространяться ни к чему…
Он снова улыбнулся, отложил перо и погрузился в воспоминания.
…Что это были за люди!
Очень разные — по интеллекту, по темпераменту, по характеру, — но все одинаково воодушевлённые идеями свободы и равенства, все одинаково готовые целиком отдать себя общему делу, бороться за него беззаветно и до конца.
Судьбы их сложатся тоже по-разному: одни будут расстреляны или обезглавлены по приговорам Директории, другие канут в Лету, третьи переродятся и отойдут от религии Равенства, и лишь совсем немногие останутся верны идеалам, провозглашённым в Плесси.
Но тогда, осенью III года, все они были едины.
И это единство, казалось, сулило полный успех всем их замыслам.
Пересматривая свои записи прежних лет, Лоран снова видел всех их вместе и каждого порознь, такими, как тогда, во время его длительной тюремной эпопеи III года Республики…
…Александр Дарте, юрист по образованию, участник взятия Бастилии, при якобинцах — общественный обвинитель в трибуналах Арраса и Камбре… Когда он встретился с Лораном, ему шёл всего лишь двадцать шестой год, но какое славное революционное прошлое, какой зрелый патриотический опыт были у него за плечами!..
Лоран перечитал свою запись:
«…Человек образованный, справедливый, отважный, постоянный, деятельный, непреклонный, способный умело разъяснять и страстно заинтересовать своими взглядами близких к нему людей… Высокую образованность и пламенную любовь к подлинной справедливости Дарте сочетал со строгим образом жизни и отзывчивым сердцем… Приговорённый к смерти, он и последний свой вздох посвятил отечеству…»
Или Антуан Бертран, бывший мэр Лиона, ещё один мученик во имя Равенства!:
«Он отдал в пользу революции большое состояние. Он был справедлив, честен, благороден, преисполнен мужества и приветливости в обращении. Образ жизни его был прост, и лицо его носило отпечаток душевной чистоты… Бертран, страстно любивший людей, своё отечество и свободу, строгий защитник Равенства, популярный и неподкупный на посту должностного лица, хороший сын, превосходный друг, был умерщвлён комиссией Тампля вслед за резней в Гренельском лагере; он спал, когда за ним пришли, чтобы отвести его на казнь…»
Таковы были они, подлинные народные герои, жертвы беспощадной тирании врагов Равенства.
А другие? Глубокомысленный Дебон, изъездивший Европу и Америку, автор блестящего труда против собственности; энергичный Моруа, лидер санкюлотского движения, секретарь секции Финнистер; Матюрен Буэн, участник антижирондистского восстания 31 мая — 2 июня, мировой судья секции Рынков; Треншар, присяжный Революционного трибунала, человек близкий Робеспьеру; Гулар, находившийся в тюрьме Боде вместе с Бабёфом, после освобождения — комиссар полиции секции Обсерватории, оказавший не одну услугу движению Равных; Фике, другой администратор полиции, один из организаторов прериальского восстания в Париже; Фион, бельгийский патриот, получивший чин революционного генерала… А сколько их было ещё…
Нет, Лорану не нужны были старые записи, чтобы сегодня перед его взором возникали его друзья, горячие, страстные, принципиальные, как тридцать лет назад, там, в Плесси…
Он видел, словно живого, всегда весёлого, несмотря на свое увечье, инвалида войны, племянника домохозяина Робеспьера Симона Дюпле, личного секретаря Неподкупного, способного и исполнительного патриота, редактора бабувистской газеты «Просветитель народа».
Видел он и Марка Антуана Жюльена, которого в своих записях скрывал под анаграммой «Ложан де Доримель», сына депутата Конвента Жюльена из Дромы, юного агента Робеспьера, выполнявшего ответственные поручения в Нанте и в Тулузе, арестованного сразу после 9 термидора и с тех пор мыкавшегося по тюрьмам. Да, потом Жюльен отойдёт от движения Равных. Но в Плесси он оставался одним из верных приверженцев Бабёфа, и именно его рукой был написан под диктовку трибуна знаменитый «Манифест плебеев», документ, порождённый Великим планом…
В период якобинского террора тюрьма Плесси считалась самой суровой из всех парижских тюрем; её называли «могилой». В Плесси помещали только серьёзных политических преступников, и потому она находилась в непосредственном ведении Революционного трибунала. При входе в тюрьму арестованный подвергался тщательному обыску; заключённым разрешалось иметь лишь деревянные тарелку и чашку — не только ножей, но даже ложек не полагалось; все сношения с внешним миром были строжайше запрещены, ни одна рукописная или печатная строка не могла проникнуть в тюремную камеру.
Однако постепенно все эти строгости стали нарушаться и ослабевать. Желая передать заключённому свежую газету, в неё заворачивали хлеб или яйца; письмо прятали в коробку со спаржей или заделывали в котлету; подкупность тюремщиков, ставшая безотказной после падения Революционного правительства II года, довершила остальное…
23
В отношении Бабефа и Жермена Лоран ошибся: они поступили в тюрьму Плесси после 24 фрюктидора.