— А когда он будет?
— Видимо, не скоро.
— Всё равно, я подожду его. Сутулый уселся на единственный стул.
— Но я сейчас ухожу, — сказал Бабёф, застегивая сюртук.
Агент пристально посмотрел на него.
— А может быть, вы и есть Рош?
— Нет, я не Рош, — ответил трибун. — Но если бы я был Рошем, что бы вы мне сказали?
— Я бы предъявил вам это. — Сутулый протянул сложенный вчетверо лист бумаги.
То было предписание гражданину Рошу немедленно явиться к мировому судье секции Елисейских полей.
«Это ордер на арест», — подумал трибун. Стало тоскливо. Не хотелось верить, что сейчас, когда разворачивается такое дело и когда его участие совершенно необходимо, опять многомесячная отсидка со всеми сопутствующими прелестями… Они, правда, даже не удостоверились в его личности, назвали его «Рошем», несуществующим именем… Постараться использовать эту их ошибку…
Пожав плечами, Бабёф возвратил повестку, заметив:
— Как хорошо, что я не Рош!
Сутулый всё более подозрительно присматривался к нему.
— Нет, ты Рош! — выпалил он наконец. — Если бы ты не был Рошем, ты не спросил бы у меня бумагу!
— Говорю тебе, я не Рош!
— Тогда предъяви документы.
«Так я и предъявил тебе документы!» — усмехнулся Бабёф.
— У меня нет при себе документов.
— Тогда пойдёшь со мной.
— И не надейся. Я пойду по своим делам, ты и так отнял у меня уйму времени. А Роша тебе придётся подождать на улице.
Пропустив полицейского, Бабёф запер дверь и стал спускаться с лестницы. У выхода из подъезда он попытался обогнать сутулого, но тот, готовый к этому, схватил его за воротник. Бабёф резко оттолкнул шпика, дал ему подножку и, оставляя в руках преследователя ворот своего камзола, рванулся вперёд.
Предместье Оноре выглядело безлюдным.
«Это хорошо», — подумал Бабёф и припустился бежать.
Ошарашенный полицейский не сразу опомнился.
— Стой! — наконец закричал он и сломя голову бросился за убегавшим.
Бабёф нёсся, не чувствуя под собою ног; расстояние между ним и его преследователем всё увеличивалось.
— Держи его! Держи вора! — надрывался полицейский. «Некому держать, не поймаешь». Бабёф уже чувствовал себя спасённым, как вдруг на пути его показалась группа бедно одетых людей; то были грузчики, возвращавшиеся с рынка.
«Всё, — подумал Бабёф, — на этот раз мне, видно, не уйти».
И правда, несколько дюжих рук вцепились в его платье.
— Друзья, — воскликнул он, — не верьте этому негодяю. Я не вор. Я — журналист, Гракх Бабёф.
— Бабёф? — удивился один из санкюлотов. — Ты Гракх Бабёф?
— Да это же редактор «Трибуна народа», наш защитник, — крикнул второй. — Он всегда выступает за нас! А ну, быстрей, прикроем его!
Преследователь приближался. Он был уже рядом. Но санкюлоты, пропустив Бабёфа, сомкнулись перед полицейским.
— Не так быстро!
— Сам ты, как видно, вор!
«Спасён», — подумал трибун. Он бросился в открытую калитку, пробежал через проходной двор и очутился в тихом, хорошо знакомом переулке.
И правда, он был спасён. Но не это особенно взволновало и обрадовало его. Он вдруг понял, что его знают, любят и готовы защитить чужие, незнакомые люди.
А это говорило о многом.
Прежде всего о том, что можно начинать готовиться с надеждой на успех.
Беглец укрылся на квартире Дарте. Потом друзья нашли ему более безопасное убежище в бывшем монастыре Успения.
Итак, трибун Гракх недолго пользовался благами легальной жизни: всего сорок шесть дней.
Но эти полтора месяца он использовал с предельной полнотой.
Нет, Бабёф не горевал, что опять начиналось подполье: он шёл на это с открытыми глазами.
И он верил: дальше пойдёт всё как надо, заговор будет организован, и Равные добьются победы.
Как и предвидел Бабёф, его статьи всколыхнули патриотов. Все те, кто создавал первые ячейки борьбы в тюрьмах Франции, все прежние активисты народных обществ потянулись к факелу, зажжённому «Трибуном народа». И хотя сам факельщик временно выбыл из боевых рядов, Буонарроти и Дарте удалось организовать новое собрание.
Патриоты собрались на квартире у Буэна.
Среди участников встречи находился весь цвет политических заключённых III года. Здесь были Буонарроти, Жермен, Дарте, Массар, Жюльен, Бертран, Треншар, Бодсон и многие другие.
Бывшие арестанты Боде и Плесси вспоминали свои мечты и клятвы, вновь пели революционные песни, которые когда-то звучали в тесных камерах; сердца проникались надеждой на прежнее единство. Было решено провести более многолюдное собрание в месте, достаточно подходящем по размерам и свободном от бдительного полицейского надзора.
После упорных поисков нашли заброшенный сад прежнего монастыря Женевьевы на холме того же имени. Один патриот, арендовавший часть монастырских зданий, предоставил своим единомышленникам бывшую трапезную; позднее они стали собираться в подвале монастыря.
Шутники, последыши «мюскаденов», обыгрывая имя патриота — Кардино и название площади, где утвердилось Общество, — Эстрапад,[25] не раз зубоскалили:
— Поглядите-ка на это сборище кардиналов с площади виселиц!..
В действительности же «сборище» именовало себя «Обществом друзей Республики» или, ещё чаще, поскольку площадь Эстрапад находилась близ Пантеона, «Клубом Пантеона».
Под этим последним именем оно и вошло в историю.
Зима IV года Республики.
Это было время бурного подъема общественной жизни в столице и в провинции.
В полный голос наконец заговорила демократическая пресса.
Марк Антуан Жюльен с благословения Бабёфа основал новую газету — «Плебейский оратор».
Лебуа, с которым некогда Бабёф делил камеру в аррасской тюрьме Боде, с успехом выпускал своего «Друга народа», напоминавшего читателям о традициях Марата.
Бывший маркиз Антонелль, при якобинцах член Революционного трибунала, содействовавший осуждению жирондистов, а ныне один из соратников Бабёфа, продолжал издание «Газеты свободных людей».
Сам трибун Гракх с помощью Симона Дюпле приступил к созданию листка «Просветитель народа», рассчитанного на широкие слои читателей-санкюлотов.
Вновь оживились затихшие было в эпоху «мюскаденов» собрания на площадях, в парках и в кафе.
Амнистия 4 брюмера, освободившая от проскрипций «террористов», возбудила общественную деятельность сотен демократов II года; среди них вновь стали выделяться многие лидеры бывшего Революционного правительства. Если Колло д'Эрбуа умер в далекой Гвиане, а Бийо-Варенн остался навсегда в Новом Свете, то двое остальных из «большой четвёрки», осуждённой после событий жерминаля, вдруг выплыли на свет божий: Бертран Барер успешно агитировал в южных департаментах, а Марк Вадье, покинув своё убежище, стал некоронованным королем демократических кофеен столицы.
На разных этапах Великой революции парижские кафе неизменно играли одну из ведущих ролей.
Уже накануне июльских событий 1789 года кофейни Пале-Рояля, и в особенности кафе «де Фуа», были местами бурных сходок недовольных. Здесь произносили свои зажигательные речи Демулен и Лусталло, здесь же вербовались главные силы «победителей Бастилии».
Эхо борьбы Горы и Жиронды немедленно прозвучало в кафе, некоторые из них, в том числе знаменитое тогда кафе «Корацца», в зависимости от обстоятельств становились штабами то сторонников Бриссо, то единомышленников Робеспьера.
При якобинцах кафе превратились в политические клубы санкюлотов. Здесь за стаканом чая или чашкой кофе читали газеты, обсуждали последние события, вели горячие дискуссии, иной же раз в дело вступали и кулаки; недоброжелателей Робеспьера и Сен-Жюста мигом объявляли «подозрительными» и с позором выдворяли из кафе, причем изгнанные могли считать, что им повезло, если их не доставляли сразу же в Комитет общей безопасности.
После термидора роль кафе не уменьшилась, но появились «кафе демократов» и «кафе аристократов», иначе говоря, убежища «террористов» и логова «инкруаяблей».