— Люблю. А ты?
— Я тоже…
В классе почти никого не было. Все носились по коридору. Мухомор и Самоха сидели молча.
Ударил звонок. Гимназисты шумно ринулись в класс. Самохин поднялся и тихо спросил Володьку:
— Дружить хочешь?
— Хочу, — твердо ответил тот.
— Ладно… — Потоптался на месте, пошарил в карманах и сказал ласково: — Значит, ты Мухомор теперь?
— Да.
— Так… Окрестим с музыкой. А вот и печать тебе.
И Самоха со всего размаху хлопнул Володьку по спине. Тот даже пригнулся.
— Ничего, — виновато сказал Самоха, — это на память, в знак дружбы. Это у нас правило такое. — И пошел к своей парте.
Сел и вдруг почувствовал какую-то новую, теплую радость. Весь урок был молчалив и тих. О чем-то все думал… Думал и улыбался.
А Володька время от времени оглядывался на него и почесывал спину…
«ПОПОЧКА, ВЫ ОПОЗДАЛИ!»
На перемене Самохин позвал Корягина и Медведева, отвел их в сторону и сказал строго, по-деловому:
— Сегодня же крестины.
— Имя? — спросил Медведев.
— Мухомор.
Подумали, одобрили.
Самохин оглянулся по сторонам. Убедившись, что никого нет, повернул Корягина к себе спиной, вывел ему мелом на куртке рожу и сказал:
— Иди, сын мой, и пророчествуй.
Не прошло и пяти минут, как весь класс уже знал о предстоящем торжестве и новоявленном «пророке».
А «пророк» стоял на кафедре и провозглашал мрачно:
Многие шли и каялись.
Медведев пришел первым и сказал:
— В дневнике кол на четверку перестряпал. Прости, святой отец.
— Молись! — дико заорал «пророк». — Молись, обезьянья рожа!
— Вот будет вам, — заметил Амосов, — вот будет вам, если батюшка узнает.
— Ты не скажешь, так не узнает, — заметил кто-то.
— А вы не кощунствуйте. Грех. Будет вам на том свете.
— Смотри, как бы тебе на этом не было, — пригрозил Самохин и подмигнул Корягину. Тот понял и утвердительно кивнул головой.
На большой перемене почти всем классом сбились в уборной. Старшеклассники возмутились, им самим было тесно. Однако после долгих споров, за две булки и три яблока, они согласились очистить помещение.
Началось «крещение».
Притащили Володьку, поставили в круг.
Медведев провозгласил:
— Вонмем!
Хор тихо и стройно:
— А-минь…
Корягин откашлялся и начал самохинскую панихиду:
Хор (молитвенно):
Корягин:
Хор продолжал подтягивать, повторяя припев, а Коряга все громче и громче:
Хор (еле слышно):
Самохин:
— Стой!
И вышел, ведомый под руки двумя приготовишками, польщенными великой честью прислуживать при таком исключительном торжестве.
— Братья! — запел Самохин. — Подайте мне древний кубок.
Приготовишки с трепетом исполнили его приказание, притащили кружку с водой.
— Преклони главу, — строго сказал Самоха Володьке. — Будет тебе великое наречение.
Володьку держали за руки, но он особенно не сопротивлялся. Знал: раз надо — значит, надо. Наклонил свою шафрановую голову и только попросил тихо:
— За воротник поменьше…
Хор (торжественно):
Самоха, поливая Володьке затылок, заревел что есть духу:
— Нарекаешься с этих пор — Мухомор! Мухомор! Мухомор!
И, вырвав у Володьки из чуба волосинку, подал и приказал:
— Ешь, вновь нареченный.
Володька опешил.
— Ну уж это лишнее, — жалобно сказал он.
— Ешь! — грозно повторил Самохин. А за ним все:
— Надо есть. Обязан.
Волей-неволей пришлось подчиниться.
— Запей, — подал Самоха воду.
И пока Володька пил, хор снова затянул:
— А теперь проклянем, — сказал Коряга. Стал среди круга и взвыл:
Хор (зловеще):
Коряга:
Хор:
Самоха:
Хор (протяжно):
— Попка! — с визгом вбежали стоявшие на страже приготовишки. — Пропали мы!
Самоха не растерялся.
— Держите дверь! — крикнул он.
Мигом закрутили ручку поясами и налегли.
Попочка попробовал открыть — ничего не вышло. Дверь — ни с места.
Пошел за швейцаром Акимом. Пока ходил — в уборной никого уже не осталось. Только вовсю стену появилась новая надпись:
«Попочка, вы опоздали!!!»
О ШПАРГАЛКАХ И ПОЭТЕ
Греческий. Письменная работа.
Неясные шорохи и тишина. Уныло поскрипывают перья. Изредка слышится вздох.
За кафедрой Швабра. Он сидит и делает вид, что читает газету, а сам украдкой поглядывает на гимназистов, следит, чтобы никто из них не сдирал.
Но за партами народ тертый. Миг — и рядом с Мухомором уже приютилась записка:
«Выручай, погибаю. Дай стырить.
Коряга»
Осторожно, косясь на Швабру, Володька незаметно спускает черновик своей работы на колени. Правой пишет, левой — нащупывает сапог сидящего позади Лобанова. Лобановская нога с крючком на подошве давно лежит на его скамье.
Миг — и сапог уплывает с черновиком.
Лобанову самому до смерти нужна помощь, однако он знает, что шпаргалка предназначена не ему, а Коряге, и он мужественно, хотя и со вздохом, посылает ее дальше.
Раз! — и шпаргалка уже на корягинской булавке, но в тот же миг с кафедры срывается Швабра.
— Те-те-те-те! — радуется он. — Почта? Телеграф? Записочки? Подать сюда. Хе-хе…
Как бы не так! Шпаргалка лежит уже на полу, в проходе, между партами. Кому она предназначалась, теперь не узнать.
— Коля, — говорит Швабра, — подай мне вон ту бумажечку. Подай, деточка, принеси.
Коля мнется, но ослушаться Швабру не решается. Он идет на цыпочках, слегка краснеет, подымает с пола черновик Мухомора и кладет его на кафедру.