«Аще в походе убиенным не быти, но в коем бит с соромом да возвращен в Русь, ащели стар или детищ, имут осуженье и вменится в куплю ему цена малая…»
Открылось в голове Ходуни место для себялюбия. Четыре года Ходуня старательный воин. За четыре года измотался и озверел. Кончилось младое рвение к княжьей службе, исчезло желание уходить из дома на муки. Став хорошим рубакой, потерял молодец уважение к старшим воям. Истерлось в пыль когда-то крепкое желание покрасоваться в лучшем виде перед женской частью воинства — перед суровыми красавицами в железных колпаках… У отца его и без княжьей службы куль серебра не переводится. Вспомнился ненароком брат Коляды, кой мастерит, и торгует, и живет неплохо… А отрада его души Гульна? — Одна на дворе, без мужней ласки. Глядят на нее отец, мать, сестрицы. А глядеть бы ему надобно… Как там она, одинокая? Уходя в поход, оставлял ее брюхатою… Дитяте уж года два…
Шло войско к Киеву виновато и молча, оставляя за собой вереницы могильных холмиков. Последние от первых уже отстали дня на два, когда к головным отрядам подъехали нарочные от князя и объявили, что в землях с юга от Киева жалует Игорь служивым наделы вокруг нового городища, и поскакали дальше по цепи.
Бряцая оставшимися от павших соратников бронями, приободренные посулом, русичи прибавили ходу. Подгоняемый быстрым шагом дружины, Ходуня тем не менее вынашивал план ухода со службы. Но как уйдешь, не нарушив роту, не накликав сорома на отца? Как оправдаться перед оставшимися в живых товарищами? Их рвение теперь возродилось от скорого обретения из княжьих рук новых уделов. Игорь в Киеве, видимо, понимал, что чувствуют его побитые вои…
Уставшие люди шли по домам. Ходуня, смекнув, что нельзя вызывать подозрение преждевременной ощерой, задержался и вступил во владение своим клочком землицы, которая ему и нужна была лишь для отвода глаз. Дойдя до Киева, Ходуня встретил на отчем дворе заждавшуюся его семью: Гульну с двухлетним сыном, отца, мать, сестер-братьев, дядьев и отца Гульны — купца-кантюжника.
Ратник вел себя сухо и строго. После тяжелой повести семье о нескладном походе, обнял нежно маленькое насторожившееся чадо, горячо взглянул на жену.
Оставшись наедине, Ходуня поведал Гульне о своих дерзких планах. Женщина сначала не на шутку перепугалась, а потом, сообразив, что задумка мужа есть добрый расчет, в котором наперво стоит неразлучное с ними житие, немного успокоилась и согласилась.
Посвятили в рисковое дело лишь отца-берендея. Тот, получив белчуг на Ходунин южный уделец, был совсем не против затеи. Часто якшался торговец с братьями-печенегами, и беспокойное соседство ничуть не страшило его.
План обдуман, но дело вершится много медленней, ведь каждый прожитый в раздумьях день — ему препятствие…
Наступила зима, и Ходуня уже с другим кличем, с другим войском, с другими думками выступил в очередной поход. Князь Игорь, посрамленный византийским войском, проигравший при этом многие преимущества торговли с ромеями, невзлюбленный за бесконечные неудачи войском, решился на несложный поход на древлян.
Древляне, как трусливые псы, почуяв слабость киевской власти, стали озорничать на смежных с Полянскими землях. Древлянские выкрутни немало забавляли киевлян, втихомолку издевавшихся над Игорем и его бестолковыми варяжскими дружками. Древлянский князь Мал вообще объявил Игоря волком и татем!
Конечно, можно было понять постоянно обираемых древлян, но в другое время озоровали бы они?
Тут еще — вольно или нет — потрафил, да не в лад, первый товарищ Игоря и его главный воевода Свенельд. Дружина варяга, не зная устали, гуляла опустошительным виром по владениям ближайших соседей, а недавно вернулась с горных территорий Хазарского каганата, полная добычи, похвалялась удалью, ранами и удачей. В стародавние времена руссы нет-нет да и наведывались к взморью прикаспийскому, к Берде и Карабаху. И когда великий князь, унижаясь перед греческими послами и истуканами богов, снимал свой меч и золотые украшения, вынужденно клялся иноземцам в хранении мира и любви, покуда стоит земля, лихая дружина Свенельда добывала славу и богатство. Бедолага Игорь, видя, что череда неудач сдвигает его в тень воеводы и чернит имя потомка самого Рюрика, ничего лучшего не придумав, объявил, что древляне вновь и вновь должны платить, и начал выступление.
На призыв его мало кто откликнулся: дружинники дядьки Свенельда были и без того в достатке, а в большой дружине без принуждения идти мало кто хотел. Вот и собрались лишь подстрекатели похода (говорили заводилы: «Отроцы Свенельжи изоделися суть оружием и порты, а мы нази: пойди с нами в дань…»), горсть воев, не потерявших влечения к прокорму от княжьей службы, да кто-то еще. Из «кто-то еще», к примеру, был Ходуня.