Когда куриная атака была отбита, Сыз принес небольшую корзинку и принялся набирать в нее гостинец для поросят, которые, пропихнув нетерпеливые рыльца меж жердей, завистливо наблюдали за курами, всегда получавшими рыбье лакомство первыми. Лишь козы и овцы с недоумением дивились на непонятное пиршество, догладывая грубые веники — прошлогодние и вчерашние, нарубленные стариками и Щеком на той стороне разлившейся реки.
Гульна перекидывала крупную рыбешку в два корытца, у каждого из которых уселись на чурбаках старики и перемешивали морщинистыми руками искрящуюся груду с серым окаменелым бузуном — самосадной солью.
Соль, железо, медь, лен селяне Ходуниного двора с самого прихода сюда выменивали у киевлян во время прохождения их торговых ладей до Чернигова, Любеча и обратно. Корабли не останавливались — из-за отмелей перед поселком и из-за малочисленности тутощнего народа. Торг велся в Поречном. Лишний раз ходунянам не с руки было соваться к недобрым соседям и, завидев вереницу ладей киевских купцов, с места срывались сразу все, чтобы купить-наменять побольше. Лишь Гульна оставалась с малыми детьми. Конечно, ей, дочери берендейского кантюжника, очень хотелось съездить в Поречный, посмотреть разный товар, но обязанности матери для нее всегда стояли на первом месте…
Сначала она сидела и ждала со Светей и Щеком. Потом парни тоже начали отъезжать, а она возилась с меньшими и с самыми пожилыми из стариков.
Куда более трудными, чем ожидание Гульны, были сами вояжи. Особенно первые. Цеплястые кмети сразу начали приставать — то ли шутейно, то ли взаправду — с намеками на пошлину за поречный причал. Ходуня и старики улыбались, объясняя, что они люди сирые и бедные. Поречные, хохоча, соглашались: мол, нам до рассвета и бабенки хватит!.. Ходуня врал — дескать, Ростана мужняя. Поречные, веселясь, отвечали, что все бабы — мужние… Наконец старик Гарнец пристыдил их, объявив Ростану своей дочерью.
Какое-то время Ростану не брали. Ездили одни мужики: молодой Ходуня, Гарнец, Сыз и Некоша — в те поры не очень старых лет крепкие дядьки, еще несколько стариков.
Вот приехали раз, задумав сторговать большой медный чан. За него киевляне ранее просили две сороковых бочки воска. Воск у поселян был — накопили. Но платить два сорока ведер за двухведерный чан не хотелось: дорого, да и обходились без него как-то до того… Но больно уж хотелось такой Гульне и Ростане в хозяйство!..
Стали ломать цену. Давали просимое, но если причалят возле двора — дабы не тащить эдакую тяжесть в этакую даль…
Купцы побакулили со старыми дружками из поречных, цену на три ведра снизили, но мен — в поселке…
Привезти на лошади столько воска и отшутиться от пошлины было делом невозможным. Поречные знали и о лошади, и о некотором количестве воска, и о зерне, но чтоб все это на продажу?!.. Стычки не миновать!
А пожить-то хорошо тоже хотелось… Уходить севернее — там уже Чернигов… Назад — Ходуня и слышать не хотел…
В следующий приход ладей оставили женщин, детей, двух стариков, снарядили лошадку. Семеро мужчин взяли за плечи по коробу остававшегося воска и пошли на сделку.
Торг уже шел. Поселяне держали ухо востро. Слушали, как забиравшие шерсть купцы предупреждали поречных: шерсть совершенно обесценилась — потому везде ее много стало… Киевляне подсказывали, что более требуемо железо и кожи — толстые лосиные и турьи кожи.
Тут-то поречные да купцы и завидели на горизонте вялую вереницу соседских мужичков: стар стара старше. Видно было, что полдневный путь дался некоторым нелегко. Стариков качало, долбило кашлем, валило с ног. Последние из идущих тащились налегке, на полдороге взвалив свою ношу на лошадь, которая, свесив навис, еле плелась, опустив голову.
Поречные, со вниманием приглушив молву, наблюдали, как соседи выставляли рядком короба накопленного не одним нынешним годом воска. Даже на одно ведро больше — чтобы не возникало ненужных вопросов о вместимости коробов. Знакомый торгаш уважительно взглянул на товар и, наблюдая за перегрузкой его в снятые с ладьи две мерные бочки, проверял плотность комков воска. Сильно нервничавшие старики взяли чан и готовы были без долгих разговоров двинуть назад, потому как на поречных количество пчелиного сырья произвело впечатление. Кто-то из них не без доброхотства выкрикнул:
— Это ж сколь надо сидеть в лесу, чтоб этакую прорву наколупать!
— А нам лесник приносит.
— И он с вами живет? — съехидничал кто-то, осматривая допотопную одежу пришельцев.
— Вам хорошо: медведи — вам близкие соседи. От нас они держатся подале! — незлобно продолжил другой.