Эпштейн выглядел его прямой противоположностью. Этот упитанный коротышка за шестьдесят предпочитал полосатые льняные костюмы времен собственного детства, непременно в комплекте с галстуком-бабочкой и подтяжками. Неожиданное, пусть и временное, приобщение к «тайному миру» привело его в бесконечный восторг, хотя он и старался не слишком это демонстрировать. Эпштейн с наслаждением растолковывал всем желающим особенности вируса гриппа вообще и штамма «испанского» гриппа в частности. Как он объяснил, «испанкой» этот грипп прозвали потому, что больше всего от него пострадали жители Испании. В мультфильмах двадцатых годов нередко рисовали стройную женщину в манящей позе — под кружевной мантильей прятался ухмыляющийся череп.
Вооружившись картами Азии и лазерной указкой, вирусолог, захлебываясь от восторга, объяснял, что грипп — это очень хрупкий вирус, который постоянно мутирует. По особенностям гемагглютинина...
— Чего?! — Голос принадлежал Фитчу, но ответа ждали все. Вернее, почти все.
— Гемагглютинин — это поверхностный антиген, — объяснил Каралекис. — Основная характеристика вируса.
Фитч раздраженно фыркнул.
— По поверхностным антигенам, — продолжил Эпштейн, — вирус разделяют на три основных типа: HI, H2 и НЗ. На самом деле подтипов больше, я назвал основные.
Фитч нахмурился — он не любил подобных лекций, — но Жанин Вассерман предостерегающе похлопала его по плечу.
— В рамках каждого подтипа, — продолжал Эпштейн, — ежегодно происходит антигенный дрейф, результатом которого является разнообразие известных нам штаммов. Таким образом...
— Таким образом, — перебил Вурис, — грипп — это не одна болезнь, а вагон и маленькая тележка.
— Я бы не стал упрощать, — поморщился Эпштейн, — но если хотите, можно и так. В частности, именно поэтому мы вынуждены разрабатывать новую вакцину каждый год, с появлением нового пандемического штамма.
Эпштейн озарил слушателей обаятельной улыбкой, но Фитч на нее не купился.
— Док, вы все время употребляете такие слова, что мы...
— Он имеет в виду доминантный штамм, распространяющийся по всему миру, — объяснил Каралекис.
— Вроде эпидемии, — перевел Вурис.
— Нет-нет, — покачал головой Эпштейн, — пандемия и эпидемия совершенно разные вещи. Пандемия всегда глобальна. А эпидемия — нет. Например в Чхучхонни произошла исключительно локальная вспышка — эпидемия.
— Следовательно, это проблема Северной Кореи, и ничья больше, — отметил Глисон.
Каралекис нахмурился.
— Разумеется, — протянул он, — если только...
— Если вирус не выйдет за ее пределы, — закончил за него Эпштейн. Двое врачей обменялись понимающими улыбками.
Вурис заерзал в кресле.
— И некоторые эпидемии хуже других, да? В зависимости от... как его там? Штамма?
— Вот именно, — ответил Эпштейн. — Степень вирулентности штаммов очень разнится. Иногда вирус становится избирательным. Например, «испанский» грипп чаще всего поражал молодежь: детей и взрослых до тридцати лет.
— Почему? — вмешалась Вассерман.
— Не знаю, — покачал головой Эпштейн.
Фитч опять нахмурился, однако на помощь Эпштейну пришел Каралекис:
— Этого не знает никто.
— Почему?
— Потому что он не изучен.
— Что, грипп? — не поверил Фитч.
— Мы имеем в виду штамм «испанки», — объяснил Эпштейн. — Его никто не изучал.
— Но почему?
— Потому что все вирусы субмикроскопические. Для исследований требуется электронный микроскоп, который изобрели только в тридцать седьмом, то есть... когда же? Почти двадцать лет после пандемии «испанки».
— То есть его никто не изучал? — уточнил Фитч.
Каралекис кивнул.
— В том числе и корейцы?
Эпштейн с Каралекисом переглянулись, и наконец Эпштейн сказал:
— В том числе и северные корейцы.
— Выходит, — не унимался Фитч, — тот тип из Пхеньяна...
— Врач, — поправила его Вассерман.
— Не важно. Значит, тот врач из Пхеньяна мог только догадываться, что это «испанка».
— Ну... — засомневался Каралекис.
— Да что тут думать? — воскликнул Фитч. — Вы же сами сказали...
— Все не так просто, — вздохнул Эпштейн.
— Почему?
— Потому что в его распоряжении были пациенты. Он наблюдал симптомы, ход заболевания.
— И на этом основании, — заключил Каралекис, — он сравнил заболевание с «испанкой».
Воцарилось молчание, которое нарушила Жанин Вассерман.
— Нет, — заявила она. — Он ничего не сравнивал. Он прямо сказал: «испанка», и точка.
Вурис закатил глаза.
— Ну да, если верить переводчику... если верить врачу. Если верить перебежчику! — Он сделал паузу и оглядел собравшихся. — Я один такой подозрительный или...
Нил Глисон одобрительно фыркнул, затем глянул на часы. Поднявшись, он с фальшивой гримасой сожаления объявил:
— Все это очень интересно, но мне к двум часам на кораблестроительный завод, так что... В общем, держите меня в курсе. — С этими словами Глисон взял куртку и удалился.
Вассерман, казалось, не заметила его ухода. Она оперлась локтями на стол и хмуро оглядела оставшихся.
— Послушайте, кое-что не дает мне покоя. Наверное, и всем нам... Реакция корейцев.
— Разумеется.
— Насколько я понимаю, эпидемию гриппа не остановить, просто перебив заболевших...
— Почему? — вмешался Вурис.
— Потому, — отрезал Эпштейн.
— Вектор не один, — объяснил Каралекис.
— Вот именно.
Вурис посмотрел сначала на одного врача, потом на второго:
— Какой еще вектор?
— Вектор распространения.
— А какие есть еще? — встрял Фитч.
— Кроме людей? Крысы. Утки, — ответил Каралекис. — Дикие утки разносят грипп очень далеко.
— Во время сезонных миграций, — добавил Эпштейн.
— Вот и я о том же, — кивнул Каралекис.
— Первый удар нового штамма практически всегда приходится по Китаю, — добавил Эпштейн.
— Почему? — поинтересовался Вурис.
— Огромные популяции водоплавающих птиц, высокая плотность населения...
— Причин очень много, — отметил Каралекис. — И тем лучше для нас. За то время, которое вирус добирается до Штатов — примерно год, — мы успеваем разработать необходимую вакцину.
Жанин Вассерман многозначительно кашлянула.
— Давайте вернемся к теме. Итак, реакция корейцев — и ее неадекватность.
Врачи недовольно нахмурились — они наслаждались своей дискуссией.
— Во-первых, меня озадачила их уверенность в том, что это именно «испанка».
Эпштейн и Каралекис хотели ответить, но Фитч предостерегающе поднял руку.
— Корейцы не могут не знать, — продолжала Вассерман, — что уничтожением Чхучхонни эпидемию остановить нельзя и что болезнь будет распространяться другими путями.
Врачи переглянулись. Наконец Эпштейн милостиво кивнул, признавая разумность довода.
— Таким образом, их поступок совершенно нерационален, если только не предположить, что они были полностью уверены в том, что у этой эпидемии нет других векторов. Что это разовая вспышка.
— Гм, — вытянул губы Каралекис. — Понимаю, к чему вы клоните.
Эпштейн озадаченно захлопал глазами и стал похож на пухлого мальчика, которого мама нарядила в папин костюм.
— К чему? — переспросил он.
— Мисс Вассерман, — ответил Каралекис, хмурясь, — намекает на то, что произошла некая случайность и инцидент в Чхучхонни был... попыткой скрыть ее.
— Вы имеете в виду утечку из лаборатории?
— Да. Иначе...
— Иначе они бы понимали, что вспышка болезни им неподвластна, — закончил за него Фитч. — Им пришлось бы просто смириться.
— Разве такое возможно? — встревожился Эпштейн. — Есть данные, что северные корейцы исследуют грипп?
— Да, — кивнул Каралекис. — Есть. У них самая мощная в мире программа создания бактериологического оружия. Поскольку там нет наших наблюдателей, мы не знаем, где расположены лаборатории. Но программа существует, и именно Северная Корея добилась в этой области поразительных успехов.