С левого угла дома вырвался столб пламени. Ночь разломилась от грохота. Словно дало огромными руками по ушам. В звенящей тишине Ефимов услышал гулкие слова Коськи:
- Газ, похоже, у них был! Степаныч! Ты живой?
Коська и Ефимов полезли в дом через окно. Чернота и дым, где-то внутри дома гудело пламя, что-то трещало и лопалось.
- Здоровый мужик, мне не вытащить, - твердил Костя где-то в дыму, сзади. - Но здесь ещё не горит, не дошло...
Ефимов вдруг понял, что ткнулся ногами в мягкое. Раздался протяжный жуткий стон.
- Здесь он, - крикнул, - Коська, хватай... да он весь в крови, похоже. Я не вижу ничего... Скорую вызывайте!
- Да сети нет же...
- Потащили как есть, уходить отсюда надо...
Ощупав в темноте лежавшего, обхватил и со страхом потянул за собой. Кажется, целый. Хоть бы успеть. Прошептал:
- Ты как, мужик?
В ноги Степаныча вцепился и тащил Коська. До окна было недалеко, пара метров, показалось, что тащили вечность. Нашли плед, стали заворачивать, чтобы можно было спустить с окна. Ефимов, высунувшись, заорал опять:
- Скорую вызывайте!
Упёрся в стену спиной, подтягивая Степаныча на подоконник.
Голос рявкнул вдруг. Голос растерянный и злой, один в один похожий на его собственный: "На другую улицу скорая заехала! Гони туда!!!"
Скорую обнаружили на соседней улице. Кто-то дозвонился всё-таки.
Степанычу здорово порвало осколком от взорвавшегося баллона плечо и левую руку, но на свежем воздухе он оклемался. Пока его укладывали на носилки, он тихонько матюкался и рассказывал анекдоты.
- Шок плюс глубокое АО, но так даже лучше, а то ловили бы его сейчас по всем огородам, бывает и так, больно шустрый, - посмеивался, поглядывая на него, врач.
Когда Степаныча уложили на носилки, он Коське пожал руку и тихо сказал:
- Дурак я, выпил маленько, заспал. Потом, думал, ещё время есть... если бы не вы, братцы...
Уже днём, еле успевая на самолёт, Ефимов добрался до дома. Закопчённый и шумный он поднялся к себе на седьмой этаж - заскочить на минуту и в аэропорт.
Схватив рюкзак, Ефимов нелепо и самонадеянно расцеловал жену, коснулся пальцем кончика её носа и сказал:
- Олька, приеду, устроюсь, позвоню. Или напишу. Хотя... это наверное тебе не нужно.
Он не знал, что говорить, не знал, нужны ли ей его слова, смотрел в Олины грустные глаза и молотил языком просто, чтобы что-то сказать, про пожар, про скорую, заехавшую не туда... Потоптался в прихожей, схватил рюкзак и ушёл. Ещё в подъезде его догнала смс-ка: "Позвони. Или напиши".
Пять часов на самолёте, шесть часов ожидания, два часа в пустом вагоне электрички. Перрон встретил тишиной и нахохлившимися воробьями в прорехах на крыше одноэтажного вокзала. Ветер весенний, знобкий, сырой от дождя, налетел, окатил брызгами с соседних берёз.
Сквозь серую морось за полем виднелся гребешок леса. Лес виднелся и справа, и слева. До автобуса ещё целый час. Ефимов покружил, покружил, да и пошёл вдоль поля, надвинув капюшон, сшибая ладонью капли дождя с ветвей придорожных кустов...
Но шёл он так недолго. Притормозил Ниссан, мужик выглянул и крикнул, что может подвезти, "если двигаетесь в Мухино". Ефимов двигался в Мухино, и радостно забрался в машину. Оказалось, дачники. Рассада помидорная мела по голове разлапистыми ветками. Мужик водитель кивнул на дорогу, крикнул: "Цирк!" Впереди машины шёл слон... Фургон с табличкой "Ежи", фургон с табличкой "Медведи"... Слон шёл и щипал молодую траву на обочине, протянул пучок травы в открытое окно. Мухино уже виднелось домами. Ефимов сидел с пучком травы и улыбался, видел впереди огромные, мокрые от дождя, уши, а на слоне ехал тот, другой. Он снял цилиндр и махнул. Слон свернул направо, и дачники свернули направо.
Достав телефон, Ефимов быстро написал: "Долетел. Еду с дачниками и рассадой. Всё хорошо. Как вы там?"
Быстро отправил, будто знал, что может передумать. Как у Сапрыкина тогда передумал всё-таки возвращаться домой, "да кому я там нужен", и остался ночевать на даче...
А сети не было. Тянулось поле. Заморосил дождь.
Вдруг смс-ка ушла.
Ответ пиликнул сразу: "Хорошо".
Будто кто-то ждал, ждал, дождался и сразу ответил. Ефимов отвернулся к окну и рассмеялся. "Чёрт... Обрадовался как дурак. Ведь ночь у них уже, а она сразу... И не понятно, что хорошо-то, а хорошо..."