Джезаль закусил губу. Ему не хотелось обсуждать свою личную жизнь ни с кем, а тем более – с Глоктой, но приходилось признать, что вмешательство калеки привело к весьма неожиданному и удовлетворительному повороту событий.
– Все так изменилось… – Джезаль покачал головой. – Моя жена оказалась неутомимой… я бы даже сказал, ненасытной женщиной.
– Я польщен, ваше величество, что мои скромные усилия привели к желаемым результатам.
– Да-да, и еще как! Вот только… – Джезаль замялся, подыскивая нужные слова. – Королеву что-то печалит. Иногда, по ночам, она плачет. Стоит у окна и тихо рыдает.
– Плачет? Ваше величество, быть может, она тоскует по дому? Смею предположить, что за ее напускной резкостью скрывается тонкая, ранимая душа.
– О да! Душа у нее… нежная, – Джезаль задумался. – Знаете, наверное, вы правы. Она тоскует по дому. – Внезапно его осенило. – Пожалуй, дворцовый сад можно превратить в некое подобие Талина. Изменим русло ручья, проложим каналы и все такое…
Глокта скривил губы в беззубой улыбке.
– Великолепная мысль. Я поговорю с королевским садовником. И может быть, мне стоит еще раз навестить королеву, побеседовать с ней, постараться утешить.
– Благодарю вас. А как ваша жена? – бросил Джезаль через плечо, желая сменить тему, и с ужасом сообразил, что это не самый лучший предмет для обсуждения.
Архилектор невозмутимо улыбнулся.
– Прекрасно, ваше величество. Не представляю, как я прежде без нее обходился.
В неловком молчании они пошли дальше.
Джезаль откашлялся.
– Знаете, Глокта, я тут все думаю о моем плане. Помните, налог для банков? На эти деньги можно построить больницу в порту. Для простого народа. Для бедняков. Они ведь нам помогли – поддержали нашу власть, столько выстрадали ради наших общих целей. По-моему, правительство должно заботиться о людях. О бедных, об убогих, об угнетенных. Ведь, если вдуматься, король не богаче своих бедняков. Как вы полагаете? Не попросить ли верховного судью набросать для нас эдикт? Начнем с малого – к примеру, бесплатное жилье для неимущих. Можно еще…
– Ваше величество, я обсудил это с нашим общим другом.
Джезаль умолк и похолодел.
– Правда?
– К сожалению, это моя обязанность, – подобострастно произнес калека, не отрывая взгляда от Джезаля. – Наш друг не проникся этим предложением.
– Кто правит Союзом, он или я? – вскинулся король.
Оба собеседника прекрасно знали ответ на этот вопрос.
– Вы – король, ваше величество.
– Вот именно.
– И все-таки не хочется расстраивать нашего общего друга. – Глокта шагнул, подволакивая ногу. Левый глаз отвратительно задергался. – Никто из нас, уверен, не хочет давать ему повод для возвращения в Адую.
Колени Джезаля задрожали. Отголосок жуткой, невыносимой боли пронзил живот.
– Нет, нет, конечно, – прохрипел он.
– Надеюсь, со временем мы сумеем отыскать средства для небольшого проекта… – прошептал Глокта. – Нашему общему другу неизвестны все мелочи, а то, чего он не знает, вреда не принесет. Уверен, что мы с вами… не привлекая внимания… сможем кое-что сделать. Только не сейчас.
– Да-да, вы правы, Глокта. Вам в чутье не откажешь. Ни в коем случае нельзя давать ни малейшего повода для раздражения. Прошу вас, заверьте нашего общего друга, что мы ценим его мнение и во всем следуем его советам. На нас можно положиться. Вы ему так и скажете, правда?
– Разумеется, ваше величество. Это его очень обрадует.
– Хорошо, – выдохнул Джезаль.
Похолодало. Король поежился, завернулся в мантию и отправился назад, во дворец. Прекрасный день не оправдал ожиданий.
Незавершенные дела
Неуютная белая коробка с двумя дверями напротив друг друга. Потолок слишком низкий, а пылающие светильники освещают комнату слишком ярко. Из одного угла ползла сырость, и штукатурка в том месте вздулась облезающими пузырями, присыпанными черной плесенью. Кто-то когда-то пытался отскоблить продолговатое кровавое пятно на одной из стен, но, очевидно, приложил недостаточно усердия.
Два громадных практика стояли у стены, сложив руки. У стола, болтами прикрепленного к полу, пустовал один из стульев. На втором сидела Карлота дан Эйдер.
«Говорят, история движется по кругу. Как все изменилось. И в то же время осталось неизменным».
Ее лицо побледнело от волнения, под глазами залегли темные круги бессонницы, но все же она была по-прежнему прекрасна.
«В каком-то смысле даже прекраснее, чем прежде. Красота почти догоревшей свечи. Вновь».
Глокта неуклюже опустился на свободный стул, слушая ее испуганное дыхание, прислонил трость к исцарапанной столешнице и хмуро уставился на Карлоту.