Кажется, занятый какими то делами, он все таки успокоился, а вслед за ним притихла и я, наблюдая украдкой, но снова напрягаясь, когда он взял в ладони небольшой пучок травы, слегка распаренный на пару, отчего снова домик наполнился пряным ароматом, и направился ко мне, оказавшись рядом в два шага, но глядя далеко не в мое лицо. А на бедра.
Туда, где боль не утихала, но кажется хотя бы прекратилось кровотечение.
— Не дергайся, — проговорил он хрипло и сипло, потянувшись ко мне и касаясь большой рукой бедра, чтобы приподнять длинный подол платья. — Просто молчи…
Какое там дергаться! Меня буквально оглушило волной паники, что придавила каменной плитой, я не могла даже дышать, не то, чтобы отчаянно сопротивляться!
Он возбуждался от любого движения, любого звука, исходившего от меня!
И мне достаточно было одного раза, чтобы понять, что если я хочу выжить, то нужно научиться быть практически невидимой.
— …я не причиню тебе боли. Только лежи и не сопротивляйся… — судя по его голосу, в котором слышалась дрожь, едва ли он сам был уверен в том, что говорил, когда его пальцы дрожали, задирая край тяжелого верхнего платья, а затем и нижнего, обнажая мои ноги все выше и выше.
Его не пугало то, что он сделал со мной.
Напротив, вид крови и пульсирующей плоти возбуждал его снова, когда я знала наверняка, что он бы ни за что не остановился от второго раза.
Он хотел этого.
Сильно, неистово, глядя словно зачарованный, и не сразу решившись прикоснуться к моей коже, когда я судорожно сжалась в ожидании новой боли, но ощущая лишь мягкое прикосновение влажной теплой материи, которой монстр стирал кровь, чтобы затем приложить к низу живота этот самый пучок травы.
— Что ты де…
— Шшшш…
Он выдохнул тяжело и рвано, в его груди снова зарождался рокот силы и желания, с которыми так тяжело было бороться, и я проглотила все слова и мысли, стараясь лишь дышать и не двигаться, как бы его пальцы не касались меня, хоть и не стремясь причинить боли, но все равно горячо и жадно, словно он впервые познал то, что заворожило его и свело с уманастолько, что он не ожидал ничего подобного сам.
Время тянулось бесконечно, пока монстр обтирал меня сначала водой, а затем этой травой, от которой, надо признаться, мне скоро стало на самом деле гораздо лучше, и пусть кожа онемела, но я почти перестала чувствовать боль, которая свернулась где-то очень глубоко внутри, и уже не была настолько обжигающей.
Монстр молчал, не отводя от меня глаз, и моя кровь была на кончиках его пальцев, которыми он потянулся вперед, касаясь мелких пуговиц платья на груди в явном желании снять с меня все эти вещи, отчего холод снова пронесся по коже колючими разрядами, и я дрогнула, просипев:
— Не надо…
Он зарычал хрипло и приглушенно, но от этого не менее пугающе, рывком разрывая прочную тяжелую ткань и обнажая грудь, которая теперь была целомудренно спрятана лишь за тонкой белой сорочкой, что не могла скрывать очертания сосков и то, как они тут же напряженно застыли острыми бусинками.
Монстр не моргал.
Он смотрел так, словно пожирал меня глазами, не сразу решившись прикоснуться и делая это слишком медленно для него, учитывая, как он двигался до этого.
Завороженно, едва дыша, он спустил с моих плеч тонкую ткань сорочки, оставляя теперь обнаженной почти до самого живота, я отчетливо видела, как он задержал дыхание, рассматривая мою кожу и тело, почти не прикрытое одеждой, словно видел женщину впервые. И был поражен даже своей жестокой варварской натурой.
Цепляясь израненными пальцами за края грубой лежанки, я старалась не шевелиться и даже не дышать, боясь сломать его хрупкую выдержку, которая походила на тонкий лед ранним осенним утром на лужах, лишь наблюдала, как он потянулся вперед снова, оставляя и пучок и розовую от крови матерю, чтобы коснуться пальцами соска, который тут же предательски откликнулся на это прикосновение, сжавшись еще сильнее, и вызывая у монстра ошеломленную улыбку.
Сейчас он походил скорее на огромного ребенка, получившего новую игрушку, которая завораживала его тем, что была еще непонятна и не освоена.
Он касался меня сначала только концами пальцев, очерчивая грудь и ребра, и опускаясь ладонью на подрагивающий напряженный живот, поглаживая холодную влажную от страха кожу, водя кругами вокруг пупка, вдруг прошептав сипло:
— …хочу, чтобы ты полюбила меня.