Сергей Анохин
"Для летчиков-истребителей риск погибнуть в мирное время в 50 раз выше по сравнению с летчиками гражданской авиации... За период с 1950-го по 1970 год военно-воздушные силы США в результате катастроф потеряли 7850 самолетов, при этом погибло 8600 летчиков".
Привожу чужие данные за неимением отечественной статистики.
Американский летчик-испытатель У. Бриджмен писал, что во "время освоения реактивных самолетов только на военно-воздушной базе Эдварде за девять месяцев погибли 62 летчика-испытателя". Сам Бриджмен тоже оказался жертвой, пополнив поминальный список базы Эдварде.
Будем считать установленным фактом: работа летчи-ка-испытателя — рискованная работа. Утверждение это не требует дополнительных доказательств и леденящих душу примеров.
Помню, как чествовали Анохина по случаю "круглой даты", скорее всего, это было пятидесятилетие. В Доме авиации собралось сотни две человек. Как в таких случаях полагается, говорили заздравные речи, желая юбиляру здоровья, успехов, новых выдающихся достижений. Признаюсь, я не люблю подобных церемоний и, может быть, поэтому передаю обстановку чествования несколько предвзято. Извините.
Одно выступление, однако, мне не только запомнилось, но и понравилось. На трибуну вышел товарищ Анохина, держа в руках большой нескладный сверток. Хитровато поглядев в зал, он начал медленно сдирать газету за газетой, в которые был обернут его подарок. В зале сделалось шумновато, флюиды нетерпения ощутились вполне явственно. Наконец на пол упала последняя газета, и все увидели здоровеннейшего резного орла, широко раскинувшего свои деревянные крылья. Публика засмеялась, аплодируя, а старый друг сказал:
— Сережа, если ты не научишь его летать по-челове-чески, так ведь никто не научит. — Помолчал и добавил: — Летай долго, Сережа.
И еще запомнилось. Вот уже были произнесены все речи, все адреса и памятные подарки вручены, со своего места поднялся сам Анохин и пошел не к трибуне, а в публику. Он остановился перед седой женщиной, поклонился ей почтительно, как-то по-крестьянски и сказал:
— Спасибо, мама... И всем, кто пришел, большое спасибо.
Он пролетал долго, пролетал так, как дай бог пролетать каждому. Мне всегда хотелось понять, да и сегодня все еще хочется, почему Анохину удавалось почти невозможное, что хранило этого невероятно удачливого человека в самых немыслимых обстоятельствах? И может, подробное, очень доскональное описание всего лишь одного анохин-ского взлета поможет вам приблизиться к ответу на это мое "почему".
Если память не изменяет, он вырулил тогда на сухов-
 |
|
Сергей Анохин |
ском истребителе. Опробовал еще раз двигатель и запросил разрешение на взлет. Набирая обороты, взвыла турбина, машина стронулась с места и, увеличивая скорость, побежала вдоль бетона. Когда самолет бежит по земле, его крылья обтекает встречный поток воздуха, и крылья начинают работать, — чем стремительнее набегает на крыло воздух, тем значительнее делается подъемная сила. Крылья напрягаются, силятся оторвать машину от тверди, вывесить ее, преодолеть силу земного притяжения. Идет борьба. И в этой схватке наступает одно крохотное, быстротечное мгновение, когда стойки шасси делаются как бы длиннее, еще чуть— и вес самолета уравновесится величиной подъемной силы, колеса перестанут нести на себе тяжесть машины... А в этот миг Анохин переводит кран уборки шасси в положение "убрано", стойки будто подламываются, и колеса, кажется, брезгливо оттолкнувшись от бетона, уползают в купола на фюзеляже. Скорость нарастает еще стремительнее, зазор между самолетом и летным полем сохраняется ничтожным, пока Сергей Николаевич не ставит машину в зенит и не уходит с аэродрома безукоризненной свечой.
Так, во всяком случае на моих глазах, взлетал только Анохин. Примите во внимание, он взлетал на опытной машине, совершая на ней всего второй-третий полет. Не стану утверждать, будто никто на свете не способен был повторить такое, если Удет подхватывал носовой платок с летного поля приделанным к крылу крючком, если Анисимов производил приземление с переворота, если Голофастов штопорил на "Аэрокобре" так, что после вывода до земли оставалось — ноль целых метра, то такое утверждение могло бы кого-то обидеть, набросить тень на побратимов Анохина, а это, как, я надеюсь, вы понимаете, не входит в мои намерения.