Он посмотрел на Оллу. Потом на меня. Сел в шезлонг и закинул ногу на ногу. Отхлебнул эля и снова уставился на Оллу.
Та опять покраснела. Она держала в руке бутылку с шипучкой. Немного отпив, сказала:
— Чтобы все время помнить, как много Бад для меня сделал.
— Как-как? — переспросила Фрэн. Она копалась в банке с орехами, выбирала кэшью. А тут остановилась и взглянула на Оллу. — Прости, я не расслышала.
Теперь Фрэн внимательно смотрела на Оллу, дожидаясь, что та скажет.
Олла еще больше покраснела.
— Я ему много за что благодарна, — сказала она. — И за это тоже. Я держу этот слепок на виду, чтобы помнить, как много Бад для меня сделал.
Она снова отхлебнула шипучки. Потом поставила бутылку и продолжала:
— У тебя красивые зубы, Фрэн. Я сразу заметила. А у меня они с детства были враскоряку. — Она постучала ногтем по передним зубам. — Выпрямлять их моей семье было не по карману. Вот они и росли в разные стороны. Первому моему мужу было плевать, как я выгляжу. Какое там! Ему на всё было плевать, главное — было бы где взять денег на очередную бутылку. Только с ней он и дружил. — Она покачала головой. — А потом появился Бад и вытащил меня из этой дыры. И, когда мы сошлись, Бад мне сразу сказал: «Мы тебе зубы приведем в порядок». Этот слепок сделали сразу после того, как мы с Бадом познакомились, когда я второй раз пришла к ортодонту. Перед тем как мне надели брекеты.
Ее лицо продолжало полыхать. Она поглядела на экран. Глотнула еще шипучки — похоже, больше ей сказать было нечего.
— Ортодонт вам попался что надо, — сказала Фрэн и посмотрела на страшную штуковину на телевизоре.
— Просто отличный, — согласилась Олла.— Вот, глядите. — Развернувшись в кресле, она открыла рот и снова продемонстрировала нам свои нынешние зубы, теперь уже совсем не стесняясь.
Бад шагнул к телевизору и снял с него зубы. Подошел к Олле и поднес их к ее щеке.
— До и после, — сказал Бад.
Олла протянула руку и забрала у него слепок.
— А знаете, что? Ортодонт хотел оставить его себе. — Она положила слепок себе на колени. — А я сказала: фигушки. Напомнила ему, что это мои зубы. Тогда он его сфотографировал. Сказал, что напечатает фотографии в журнале.
— Представляю, что это за журнал, — сказал Бад. — Вряд ли он пользуется большим спросом, — добавил он, и мы все засмеялись.
— Мне как сняли брекеты, я все прикрывала рот рукой, когда смеялась. Вот так, — показала Олла. — Иногда и сейчас прикрываю. Привычка. Бад однажды сказал: «Прекрати, наконец, это делать. Нечего прятать такие красивые зубы. У тебя теперь отличные зубы».
Олла посмотрела на Бада. Бад ей подмигнул. Она улыбнулась и опустила глаза.
Фрэн отпила немного виски. Я хлебнул эля. Не знал, что на все это сказать. Фрэн тоже не знала. Но точно знал, что у Фрэн много чего найдется сказать потом.
Я завел речь о другом:
— Олла, а я ведь вам однажды звонил. Ты подошла. А я повесил трубку. Сам не знаю, почему.
Сказанул и быстренько отхлебнул эля. Не понимаю, с чего это у меня вдруг вылетело.
— А я и не помню, — сказала Олла. — Это когда было?
— Давненько уже.
— Нет, не помню, — повторила она и покачала головой. Потрогала слепок, лежащий у нее на коленях. Посмотрела, как там гонки, и снова принялась качаться.
Фрэн глянула на меня. Поджала нижнюю губу. Но ничего не сказала. Бад спросил:
— Ну, а чего у вас новенького?
— Возьмите еще орешков, — сказала Олла. — Ужин чуть позже.
Из какой-то дальней комнаты долетел крик.
— Только не это, — сказала Олла Баду и страдальчески скривилась.
— Старина карапуз, — сказал Бад. Он откинулся в кресле; мы досмотрели гонку до конца, три или четыре круга, без звука.
Раз-другой из дальней комнаты донесся плач малыша, отрывистый и требовательный.
— Прямо не знаю, — сказала Олла, поднимаясь. — Всё почти готово, можно за стол. Осталось соус перелить. Но я лучше сначала зайду к нему. Вы пока перебирайтесь на, кухню и садитесь. Я быстро.
— Я бы посмотрела на маленького, — сказала Фрэн.
Олла все еще держала в руках свои зубы. Она подошла к телевизору и поставила их на место.
— Он может раскапризничаться, — сказала она. — Не привык к чужим. Давайте-ка я попробую его угомонить. Потом можешь зайти и посмотреть. Как уснет.
Сказав это, она пошла по коридору, открыла там какую-то дверь. Проскользнула в комнату, закрыла дверь за собой. Ребенок замолк.
Бад вырубил телевизор, и мы пошли за стол. Мы с Бадом поговорили о работе. Фрэн слушала. Иногда даже задавала вопросы. Но я видел, что ей скучно, и она, кажется, обиделась, что Олла не позволила ей взглянуть на ребенка. Она изучала кухню Оллы. Наматывала прядь волос на палец и придирчиво рассматривала каждую вещь.
Вернулась Олла и доложила:
— Я его переодела и дала соску. Может, теперь он даст нам поесть. Хотя, кто знает. — Она подняла крышку с кастрюли и сняла ее с плиты. Налила красный мясной соус в мисочку и поставила ее на стол. Сняла крышки с каких-то еще посудин и посмотрела, все ли как надо. На столе стояли окорок, картофельное пюре, тушеная фасоль, кукурузные початки, сладкий картофель, зеленый салат. Каравай Фрэн занимал почетное место рядом с окороком.
— Салфетки забыла, — спохватилась Олла. — Вы начинайте. Кто что будет пить? Бад всегда за едой пьет молоко.
— Мне тоже молока, — сказал я.
— А мне воды, — сказала Фрэн. — Я сама могу налить. Что ты будешь за мной ухаживать? Тебе и так дел хватает. — И встала было со стула.
Олла воспротивилась:
— Что ты. Вы же гости. Сиди. Я принесу. — Она опять покраснела.
Мы сидели, сложив руки на коленях, и ждали. Я все думал про гипсовые зубы. Олла принесла салфетки, большие стаканы с молоком для нас с Бадом и стакан воды со льдом для Фрэн. Фрэн поблагодарила.
— Не за что, — сказала Олла, усаживаясь. Бад прокашлялся. Опустил голову, коротко помолился. Так тихо, что я едва мог разобрать слова. Я понял только общий смысл — он благодарил Всевышнего за пищу, которую мы сейчас будем есть.
— Аминь, — сказала Олла, когда он закончил.
Бад передал мне окорок и положил себе пюре. Мы принялись за еду. Говорили мало, разве что иногда Бад или я замечали: «Отличный окорок» или: «Кукуруза отменная, в жизни не ел вкуснее».
— Главное тут сегодня — хлеб, — сказала Олла.
— Можно мне еще салата, Олла? — спросила Фрэн, вроде как немножко оттаяв.
— Бери еще, — говорил Бад, передавая мне окорок или миску с соусом.
Время от времени мы слышали ребенка. Олла поворачивала голову и прислушивалась и, убедившись, что он просто попискивает, снова принималась за еду.
— Чего-то он сегодня беспокойный, — сказала Олла Балу.
— Я все равно хотела бы на него взглянуть, — сказала Фрэн. — У моей сестры тоже ребенок. Но они живут в Денвере. Когда я еще выберусь в Денвер. Вот, есть племянница, а я ее никогда не видела.
Фрэн минутку об этом поразмышляла, потом снова стала есть.
Олла подцепила вилкой кусок окорока и отправила в рот.
— Будем надеяться, что он скоро заснет, — сказала она.
Бад посетовал:
— Вон сколько всего осталось. Положить кому-нибудь еще свинины с картошкой?
— В меня больше не влезет, — сказала Фрэн и опустила вилку на тарелку. — Очень вкусно, но я больше не могу.
— Ты оставь местечко, — сказал Бад. — Олла испекла пирог с ревенем.
Фрэн сказала:
— Ну, кусочек я, конечно, съем. Только вместе со всеми.
— И я тоже, — сказал я. Правда, исключительно из вежливости. Я терпеть не могу пирог с ревенем, с тринадцати лет, когда объелся им до рвоты — ел тогда с клубничным мороженым.
Мы подчистили тарелки. Чертов павлин опять подал голос. Теперь он взгромоздился на крышу. Кричал прямо у нас над головами. И расхаживал по дранке, звук был такой, будто тикают часы.