Бад помотал головой.
— Джоуи скоро заткнется. Устанет и завалится спать. Он спит на каком из деревьев.
Павлин снова закричал: «Мо-о-ау!». Все промолчали. Да и что тут было говорить? Потом Олла сказала:
— Бад, он хочет в дом.
— Не пойдет он в дом, — отрезал Бад. — Ты что, забыла, что у нас гости? Им только не хватало, чтобы по дому шлялась эта птица. Вонючая птица, да еще этот твой слепок! Что люди о нас подумают, а?
Он снова помотал головой и засмеялся. Мы все засмеялись. И Фрэн тоже.
— Он не вонючий, Бад, — сказала Олла. — Что с тобой сегодня? Ты же любишь Джоуи. С каких это пор он стал вонючим?
— С тех пор, как насрал на ковер, — ответил Бад. — Извиняюсь за выражение, — добавил он, обращаясь к Фрэн. — Но, если честно, иногда мне хочется свернуть этой паскуде шею. Его и убить-то много чести, верно, Олла? Иногда как заорет среди ночи, так и подпрыгнешь на кровати. А пользы от него никакой, — правда, Олла?
Олла покачала головой:
— Бад нес чепуху. Повозила по тарелке лежащие на ней фасолины.
— Откуда у вас вообще взялся павлин? — поинтересовалась Фрэн.
Олла подняла глаза от тарелки.
— Я всегда мечтала завести павлина. Еще девчонкой, даже картинку нашла в журнале. Мне казалось, что красивее ничего на свете не бывает. Вырезала картинку и повесила у себя над кроватью. Ох как долго она у меня там провисела. И, когда мы с Бадом купили этот дом, вдруг появилась возможность. Я говорю: «Бад, я хочу павлина». Он только посмеялся.
— Я потом тут поспрашивал, — сказал Бад, — и мне рассказали про этого старичка из соседнего округа, который их выращивает. Называет их райскими птицами. Нам эта райская птичка обошлась в стольник. — Он хлопнул себя по лбу. — Бог ты мой! Женушка мне досталась с большими запросами.
Он ухмылыгулся и посмотрел на Оллу.
— Бад, — сказала Олла, — ты же знаешь, что это не так. И к тому же, Джоуи хороший сторож, — сказала она, обращаясь к Фрэн. — С ним никакой собаки не надо. Слышит каждый шорох.
— Если придут тяжелые времена — а все к тому идет — я Джоуи засуну в кастрюлю, — пообещал Бад. — Только пух и перья полетят.
— Бад! Не смешно, — сказала Олла, но сама же рассмеялась, снова дав нам возможность полюбоваться ее зубами.
Ребенок опять подал голос. На сей раз раскричался не на шутку. Олла положила на стол салфетку и встала.
Бад сказал:
— Не одно, так другое. Неси его сюда, Олла.
— Я так и хотела, — Олла пошла за малышом.
Снова завопил павлин, да так, что у меня на загривке зашевелились волосы. Я посмотрел на Фрэн. Она взяла салфетку, потом снова положила. Я взглянул на кухонное окно. Оказывается, уже стемнело. Окно было открыто, но затянуто сеткой. Кажется, птица копошилась на веранде.
Фрэн смотрела в сторону коридора. Ждала Оллу с ребенком.
И вот она вошла. Я посмотрел на младенца и чуть не ахнул. Олла села с ребенком к столу. Она держала его под мышками, чтобы он встал ножками ей на колени, лицом к нам. Она посмотрела на Фрэн, потом на меня. На этот раз она не покраснела. Она сосредоточенно ждала, чего мы скажем.
— Ах! — вырвалось у Фрэн.
— Что такое? — быстро спросила Олла.
— Ничего, — сказала Фрэн. — Мне показалось, там что-то за окном. Вроде как летучая мышь.
— У нас тут нет летучих мышей, — сказала Олла.
— Может, просто бабочка, — сказала Фрэн. — Не разобрала, что. Да, — продолжила она, — вот это малыш так малыш.
Бад смотрел на ребенка. Потом посмотрел на Фрэн. Откинулся вместе со стулом, оторвав от пола его передние ножки, и кивнул. Кивнул еще раз и сказал:
— Да ладно, чего уж там. Мы и сами знаем, пока его на конкурс красоты не возьмут. Не Кларк Гейбл. Но делать выводы рановато. Если повезет, вырастет — будет как папа.
Ребенок стоял у Оллы на коленях и таращился на нас через стол. Она теперь держала его поперек туловища, и он раскачивался на своих толстых ножках. Честное слово, я в жизни не видел младенца уродливее. Такой уродец, что мне и сказать-то было нечего. Слов не находилось. Не то чтобы он был больной или недоразвитый. Ничего такого. Просто уродливый. Огромное красное лицо, глаза навыкате, широкий лоб и еще большие толстые губы. Шеи будто не было и вовсе, зато три или четыре подбородка. Подбородки подползали под самые уши, а уши стояли торчком на лысой голове. На запястьях висели складки. Руки и ноги заплыли жиром. Назвать его уродом — значит не сказать ничего.
Уродливый младенец немного похныкал и запрыгал на коленях у матери. Потом перестал прыгать, свесился вперед и потянулся жирной ручкой в ее тарелку.
Младенцев я перевидал много. Пока я рос, две мои сестры успели нарожать шестерых. Еще пацаном когда был, на них насмотрелся и в магазинах, да мало ли где. Но такой мне еще не попадался. Фрэн тоже уставилась на него. По-моему, и она не знала, что сказать.
— Крупный он у вас, правда? — наконец изрек я.
— Он скоро станет, как футбольный мяч, — пробурчал Бад. — Уж где-где, а в этом доме его кормят как на убой.
Будто в подтверждение его слов, Олла наколола на вилку ломтик сладкого картофеля и поднесла ко рту сына.
— Ты моя цыпочка, — сказала она маленькому жирдяю, не обращая на нас никакого внимания.
Ребенок потянулся к картофелю и распахнул рот. Попытался ухватить вилку, которой Олла запихивала в него картофель, потом рот захлопнул. Он жевал и раскачивался у Оллы на коленях. И так таращил глаза, будто был подключен к какому-то моторчику.
Фрэн сказала:
— Да, Олла, вот это малыш.
Малыш скривился. Он снова начинал капризничать.
— Пусти сюда Джоуи, — сказала Олла Баду.
Бад стукнул ножками стула об пол.
— Мне кажется, сначала нужно спросить гостей, не против ли они.
Олла посмотрела на Фрэн, а потом на меня. Лицо ее опять стало красным. Малыш топтался у нее на коленях и рвался на пол.
— Мы же свои люди, — сказал я. — Делайте, как знаете.
Бад не желал уступать:
— А может, люди не хотят, чтобы тут ошивалась здоровенная птица, вроде нашего Джоуи. Ты об этом подумала, Олла?
— Вы как, ничего? — спросила Олла. — Можно, Джоуи войдет? Что-то с ним не то нынче вечером. Да и с малышом тоже. Он привык, что по вечерам Джоуи запускают в дом и перед сном дают им вдвоем поиграть. А так оба они никак не угомонятся.
— Ну что ты нас спрашиваешь? — сказала Фрэн. — Мне лично все равно, пускай заходит. Я никогда еще с ними так запросто не общалась. Но мне все равно.
Олла посмотрела на меня. По-моему, она хотела, чтобы я тоже что-нибудь сказал.
— Да конечно, чего там, — сказал я. — Запускайте.
Я взял стакан с молоком и допил.
Бад встал со стула. Подошел к входной двери, открыл ее. Включил наружный свет.
— А как зовут малыша? — поинтересовалась Фрэн.
— Гарольд, — ответила Олла. Она дала ему еще картофеля со своей тарелки. — Он очень умненький. Всё схватывает на лету. Всё понимает, что ему говорят. Правда, Гарольд? Вот подожди, Фрэн, пока у тебя будет свой ребенок. Тогда увидишь.
Фрэн молча смотрела на нее. Я услышал, как открылась и закрылась входная дверь.
— Еще какой умненький, — сказал Бад, снова входяв кухню. — Весь в папу Оллы. Вот уж башковитый был старик, это точно.
Я посмотрел Баду за спину и увидел, что павлин стоит в гостиной, поворачивая голову во все стороны, как поворачивают ручное зеркальце. Он встряхнулся, звук был такой, будто в соседней комнате перетасовали колоду карт.
Он сделал шаг в нашу сторону. Потом еще один.
— Можно подержать малыша? — спросила Фрэн.
Спросила так, будто это было невероятное одолжение.
Олла через стол передала ей ребенка. Фрэн стала усаживать его к себе на колени. Но тот стал вырываться и пищать.
— Гарольд, — позвала Фрэн.
Олла смотрела, как Фрэн пытается угомонить ребенка. Потом сообщила вот что:
— Когда дедушке Гарольда было шестнадцать лет, он задумал прочитать энциклопедию от корки до корки. И ведь прочитал. Закончил в двадцать. Как раз перед тем, как познакомился с мамой.