В комнате на стене висел гобелен в толстой позолоченной раме: пара влюбленных в лодке, плывущей по озеру ночью, при полной луне. Под ним на буфете, между блюдом с апельсинами и недовязанной безрукавкой, стояла статуэтка в виде зеленой руки, держащей розовый цветок из креповой бумаги, стебель которого представлял собой геодезическую рейку. В этой статуэтке я узнал символ выставки «Покорение пустыни», прошедшей недавно во Дворце нации.
— Амихай и Амикам, чтобы тихо здесь было!
Шикнув в сторону кухни, женщина принялась укачивать девочку, разбуженную криками братьев. Она купит у меня две коробки свечей, для себя и для своей свекрови. Пока женщина искала деньги в кошельке, в комнату вошел плачущий мальчик в куфии.
— Амихай сказал, что отрежет мне пипиську и засунет ее мне в рот, потому что так надо делать со всеми злыми арабами.
— Амикам, мальчик ты мой хороший, — женщина привлекла ребенка к себе, сняла куфию с его головы и залюбовалась бархатным икалем[427].
Я спросил ее, не приходилось ли ей случайно встречать наследников прежнего жильца этой квартиры.
— Ты его родственник? — спросила она с опаской, уже сожалея, что пустила меня за порог. Куфия и икаль выпали у нее из рук, и она задвинула их ногой под диван.
Я поспешил успокоить ее, сказав, что Ледер был дальним знакомым моих родителей и что у нас дома испытывают праздное любопытство в связи с вопросом о том, остались ли у него родственники.
Женщина покрутила головой в знак того, что о родственниках Ледера ей ничего не известно. Владелец квартиры сдал им ее за «ключевые деньги»[428], сообщив, что они могут невозбранно пользоваться вещами, оставшимися в квартире, поскольку ее прежний жилец был одинок и умер, не оставив потомства. Вселившись в квартиру, новые жильцы с огорчением обнаружили, что находившаяся в ней мебель вконец развалилась, а одежда в шкафу изъедена молью. Ее бедный Альберт — женщина бросила любящий взгляд на фотографию усатого военного, вставленную в заполненную цветным эйлатским песком бутылку из-под газированной воды, — трудился целых три дня, вынося этот мусор на улицу.
— Вот единственное, что нам осталось от прежнего жильца, да пребудет с ним мир, — женщина указала мыском мягкой домашней тапки на выбивавшиеся из-под дивана кисти куфии. — Это да еще медаль и шапка пограничника. Правда, Анатэле?
Слегка подбросив плачущую девочку, женщина добавила, что ее старшие дети отказались расстаться с этими предметами, хотя сама она опасалась, что они «полны заразных болезней».
— А куда подевались книги?
— Ты религиозен? — женщина посмотрела мне на затылок, желая проверить, ношу ли я кипу. — В комнате, которая стала у нас детской, мы нашли две полки с книгами. Почти все они были на иностранных языках. Отец у меня почтальон, он читает на семи языках, и мы позвали его проверить, нет ли среди них книг священных. Он таких не обнаружил, и тогда Альберт вынес книги, вместе со всеми тряпками, на пустырь возле «Бейт ѓа-Дегель».
Пустырь, на который выходили окна больницы, превратился со временем в свалку всяческой рухляди. Туда свозили старую мебель, сгнившие деревянные ящики, сломанные дорожные катки. Там, возле черного портновского манекена Багиры Шехтер, треногу которого уже оплетала трава, я нашел на следующий день кучу принадлежавших Ледеру книг.
Выпавшие в начале зимы дожди сильно попортили их. Тканевые и кожаные переплеты разбухли и полопались, и в проступившем наружу картоне стали видны использовавшиеся переплетчиками листы венских газет начала века. Намокшие листы слиплись и затвердели, из-за чего книжные блоки превратились в бумажные кирпичи. Я стал рыться в найденной куче, подобно шакалу, обнюхивающему остатки обглоданной львом туши.
Под книгами обнаружился коричневый бумажный пакет. Его нижняя сторона сгнила в кишевшем земляными червями и медведками грунте, но хранившиеся в пакете тетради уцелели, только их отсыревшие красные обрезы сделались розовыми. «Основной закон (Конституция) линкеусанского государства» — было написано почерком Ледера на первой странице лежавшей сверху тетради. Увы, кроме социальной программы-минимум, которую Ледер переписал из книги Поппера-Линкеуса, нескольких опытов перевода на эсперанто и многочисленных набросков герба будущего линкеусанского государства, в тетрадях ничего не было.
Неподалеку оттуда, в набитом сгнившими водорослями чреве матраца, я отыскал групповой фотоснимок, запечатлевший руководителей ультраортодоксальной общины Иерусалима у входа во дворец Верховного комиссара. В их числе были отец Ледера и первый муж Аѓувы Харис. Лица на фотографии почти полностью стерлись под воздействием влаги, и когда я поднес ее к лицу в надежде получше разглядеть изображение, мне в нос ударило резким противным запахом.
428
«Ключевые деньги» или «деньги за ключ» (дмей мафтеах,