Рядом с фотопортретом нашелся голубой конверт авиапочты, лежавший некогда перед Ледером на массивном деревянном столе в читальном зале библиотеки «Бней Брит». Надпись на конверте, сделанная красивым мелким почерком доктора Швейцера, была размыта дождем, а самого письма, содержавшего вежливый отказ знаменитого эльзасского врача, в конверте не оказалось. И только цапли, сидевшие на ветвях африканских деревьев где-то в джунглях Габона, пялились на безголовый манекен, как будто угрожая расклевать ему грудь.
Скупые сведения о последнем периоде жизни Ледера случайно дошли до меня по прошествии недолгого времени, в день свадьбы моего двоюродного брата.
Шалом, сын дяди Цодека, пошел служить в армию и стал инспектором по надзору за соблюдением кашрута на базе военного транспорта возле Рош-Пины. С тех пор дядино лицо помрачнело, и он постоянно твердил сыну:
— Хит зих фун файер ун фун васэр, фун тверихэр ун фун цфасэр.
В переводе с идиша это означает: «Остерегайся огня и воды, жителей Тверии и жителей Цфата». В подкрепление своих слов Цодек рассказывал сыну-солдату историю цфатского вора, продавшего иерусалимскому торговцу вагон сыра в жестяных баках. И что же? С получением товара обнаружилось, что в запечатанных баках находятся камни.
Худшие предчувствия дяди Цодека оправдались: его сын попал в сети, расставленные цфатской девушкой. Поначалу дядя затыкал себе уши, потом угрожал, что выпьет пятьдесят девять таблеток люминала или прыгнет средь бела дня с крыши здания «Дженерали», чтобы весь город проникся презрением к сыну, ослушавшемуся своего отца. Но когда влюбленные пригрозили в ответ, что уедут в Австралию, если их счастью станут чинить препятствия, дядя Цодек подчинился судьбе.
Тут, однако, возник вопрос, где быть свадьбе, поссоривший Цодека с будущими сватами.
Дядя говорил, что, в отличие от своего сына, он еще не рехнулся и потому не потащится в заштатный городишко на севере. В то же время родители невесты объявили дочери, что обязанность паломнического восхождения в Иерусалим утратила силу с разрушением Храма. Спор удалось разрешить с помощью хайфского раввина, о котором дядя мне заговорщицки сообщил, что он родился в Иерусалиме и учился в ешиве «Эц Хаим». Раввин постановил, что свадьба состоится в Афуле, на полпути между Иерусалимом и Цфатом.
Моя мать, злившаяся на брата из-за дедовских книг, искала повод уклониться от поездки в Афулу, и таковой представился ей за три дня до свадьбы, когда я заболел краснухой. Как бы странно это ни звучало, моя болезнь обрадовала ее, однако отец настоял на ее обязательном присутствии на свадьбе.
— Грязное белье будешь стирать со своим братом в Иерусалиме, а на свадьбу его сына ты поедешь.
Произнеся эту фразу, отец пригрозил, что, если мать не поедет с ним в Афулу, они встретятся с ней на следующий день в приемной раввината с заявлением о разводе. Смирившись со своей участью, мать отправилась к Багире Шехтер, чтобы та немного расширила ей выходной костюм — тот самый, который она шила, когда обнаружилась моя дружба с Ледером. Вернувшись от портнихи, мать сообщила, что госпожа Шехтер придет к нам во вторник и будет ухаживать за мной, пока они с отцом не вернутся.
— Он давно взрослый парень, а ты к нему няньку зовешь, — с усмешкой сказал отец. — У деда в его возрасте уже было двое детей. Или ты хочешь невесту ему сосватать? Тогда подбери кого-нибудь помоложе и покрасивее, чем эта дуреха, не умеющая ни сшить, ни распороть.
В его словах заключалась острота, связанная с характерной для идиша двусмысленностью слова «пороть»[429].
Мать на протяжении многих лет пользовалась услугами Багиры Шехтер. Два-три раза в год, едва открыв утром глаза, я видел, как Багира хлопочет вокруг моей матери, стоящей столбом посреди комнаты и облаченной в сметанные на скорую руку куски ткани. Багира быстро чертила мелом пунктирные линии, зауживала талию, подкладывала в плечи ватные подушечки, казавшиеся мне похожими на пирожки, и при этом полным булавок ртом рассказывала о своем пребывании в Гумат-ѓа-Таним (название этого места она произносила по-арабски, Хур-аль-Уауи). Недолгий халуцианский[430] период своей жизни Багира провела в болотах долины Хефер[431] в составе молодежной группы, проходившей совместную подготовку к работе на земле, и этот эпизод завершился для нее малярией. С тех пор Багира усвоила на всю жизнь манеру выкладывать заплетенные косы венцом и решительный атеизм. Когда мы вставали после обеда из-за стола, она смахивала прилипшие нитки со своей кофты, допивала кофе из чашки, стоявшей перед ней на швейной машинке, и объявляла, что религиозные люди не понимают, как много они теряют, отказывая себе в удовольствии запить гуляш чашечкой кофе, заваренного на молоке.
429
Глагол «цу трэнэн» имеет в идише, наряду со значением «распарывать швы», «рвать», жаргонное значение «совокупляться».
430
Халуцианский, от халуц (букв. «пионер», «находящийся в авангарде»,
431
Долина Хе́фер — центральная часть Шаронской (Саронской) долины, между приморскими израильскими городами Хадера на севере и Нетания на юге. До начала заселения евреями в начале 30-х гг. XX в. эта местность была заболочена и изобиловала малярийными комарами.