Раввин не дал отцу закончить его рассуждение, посоветовал оставить суетные мысли и сказал, что сейчас отцу следует удалиться, дабы не отвлекать от изучения Торы ни его, ни себя самого.
Свой рассказ отец заключил тем, что рав Боймель, как и подобает человеку с такой фамилией[62], представляет собой чистейший елей и что даже моча его, наверное, чище рафинированного оливкового масла. Свои мысли отец решил изложить раву Циперу, который все же учился в венской школе раввинов и черпал свои знания у раввина доктора Цви-Переца Хаюта[63], так что мог считаться сосудом, содержащим благословение.
С приближением времени молитвы минха[64] мы отправились к раву Циперу.
Пока мы шли по улице Давида Елина, отец рассказывал мне о красивых синекрылых и белогрудых птицах с красными клювами, ловко выхватывающих из воды то рачка, то рыбешку, о растущих вблизи речных потоков диких олеандрах, розовые и белые цветы которых могут быть опасны для глаз, и об эвкалипте, который арабы называют «еврейским деревом».
Дойдя до угла улиц Сфат Эмет и Йосефа Шварца, мы оказались у небольшого, огороженного почерневшими деревянными щитами двора, в котором была сокрыта от посторонних глаз могила Гурского ребе. Умиравший в разгар тяжелых боев за Иерусалим, он попросил быть похороненным возле своей ешивы — до тех пор, пока не откроется дорога на Масличную гору[65], и здесь, возле его могилы, мы неожиданно встретили супругу раввина Ципера. Облаченная в багряницу с украшениями[66], она шла в сопровождении высокой и худой женщины, которая все время потряхивала белой коробкой для сбора пожертвований. На коробке были изображены ровные голубые волны под сияющим золотым солнцем, в обрамлении идущей полукругом надписи «Фонд микв»[67]. Отец поздоровался с женщинами, и ребецн[68] Ципер немедленно попросила его раскошелиться по случаю ежегодного сбора средств на учреждения, пекущиеся о чистоте супружеской жизни.
Отец опустил в белую коробку одну монету и поинтересовался, дома ли раввин Ципер.
Ребецн кивнула и пояснила, что, хотя в эти часы рав умерщвляет себя в шатре Торы[69], он будет готов принять отца, если тот желает обратиться к нему по важному и неотложному делу. Сам раввин, добавила ребецн, постоянно пребывает в высших мирах, ничего не слышит и не видит вокруг себя, но в ее отсутствие за ним присматривает соседский мальчик, подросток способный и превосходных манер — он-то и откроет нам дверь.
Отец благочестиво причмокнул, как он нередко делал, общаясь с особенно набожными людьми, и выразил уверенность в том, что лучше уповать на Господа, чем на человека[70], и что, поскольку в данном случае речь идет всего лишь о малолетнем подростке, истинным Обережителем раввина, да удостоится он долгих и добрых дней, является Тот, под Чьим милостивым крылом все мы ходим.
Ребецн, поправив платок, заметила, что талмид хахам[71] нуждается в постоянном присмотре, что его ни на минуту нельзя оставлять одного и что в этом элементарном вопросе согласны все сведущие люди.
Расставшись с ней, мы направились к домам колеля[72] и по крутой лестнице поднялись из просторного двора на верхний этаж. Вдоль расположенных там квартир от лестницы вел крытый балкон, и, проходя к квартире, в которой жил раввин Ципер, мы могли на миг заглянуть в окно к каждому из его соседей.
Из-за запертой двери доносились приглушенные смешки. Отец дважды постучал, но лишь после третьего раза за дверью послышались шлепанье тапочек по полу и голос раввина:
— А минут, а минут[73].
Наконец дверь открылась. Рав Ципер стоял за ней в помятой одежде, поверх которой был небрежно наброшен сюртук. Взгляд его водянистых, отрешенных глаз настороженно ощупывал наши лица. В квартире, окна которой были плотно закрыты, стоял запах книг, корицы и валенсийских апельсинов. Рав Ципер провел отца в большую комнату, а я ненадолго задержался в прихожей, стены которой были покрашены масляной краской в светло-коричневый цвет с темными прожилками. Разделенные на прямоугольники решительными черными линиями, стены казались в темноте сложенными из природного известняка. Из спальни раввина раздался шорох. Одетый в красно-синюю футболку мальчик с девичьим лицом вышел оттуда и тихо, как кошка, выскользнул за входную дверь.
64
Минха (букв. «Дар»,
65
Гурские хасиды получили свое название в честь польского города Гура-Кальвария, где жил основатель данного направления р. Ицхак-Меир Алтер (1799–1866), и сегодня они являются крупнейшей хасидской общиной в Израиле. Третий глава этого направления р. Йеѓуда-Арье-Лейб Алтер (1847–1905) был автором книги «Сфат Эмет» («Правдивый язык»), давшей название гурской ешиве в Иерусалиме и улице, на которой она находится. Похороненный во дворе этой ешивы р. Авраам-Мордехай Алтер (1866–1948) был четвертым по счету Гурским ребе, и его могила так и осталась во дворе ешивы после Шестидневной войны 1967 г., открывшей израильтянам доступ к расположенному в восточной части Иерусалима, на Масличной горе, древнему еврейскому кладбищу. Рядом с ним позже был похоронен его младший сын р. Симха-Бунем Алтер (1898–1992), шестой Гурский ребе.
66
В тесте используется намерено архаичное выражение, представляющее собой цитату из Шмуэль I (Царств I), 1:24.
67
Миква — водный резервуар, используемый религиозными еврейскими женщинами для ритуального очищения после менструального кровотечения и в некоторых других ситуациях.
69
Талмудическое выражение, подразумевающее человека, отдающего все свои силы изучению Торы.
72
Одним из значений слова «колель» в XIX и в начале XX в. было объединение проживавших в Эрец-Исраэль выходцев из определенной страны, причем речь шла о людях, принадлежавших к т. н. Старому ишуву или присоединявшихся к нему. В отличие от сионистского Нового ишува, декларировавшего ценность продуктивного труда и стремившегося к экономической независимости, общины Старого ишува существовали на денежную помощь евреев диаспоры. Колели осуществляли распределение поступавших из-за границы средств, ведали различными вопросами общинной организации и иногда имели свои дома, в которых членам данного колеля предоставлялось временное или постоянное жилье.