Густо исписанная тетрадь изобиловала цитатами из Талмуда и комментариев к нему, из сочинений позднейших законоучителей и из научных трудов по ботанике. В некоторых местах отец сопроводил свои рассуждения любительскими рисунками, кое-где между листов были вложены засушенные листья ивы и эвкалипта. По прошествии стольких лет они рассыпались, стоило к ним прикоснуться рукой. Текст прерывался на полуслове во второй половине тетради. Мать, стоявшая рядом со мной и сквозь слезы разглядывавшая рукопись своего мужа, сказала, что плод отцовского вдохновения был убит бессердечными инспекторами Дова Йосефа. После их злосчастного визита отец потерял вкус к жизни и, оказавшись в плену у Риклина, постепенно ушел в тот мир, откуда не возвращаются.
Отцовского завещания мы так и не нашли.
Вечером пришел Риклин. Он впервые появился у нас с тех пор, как мать отказала ему от дома и велела оставить отца в покое. Дверь в квартиру была приоткрыта, и Риклин, вошедший без стука, уселся на тот же стул, на котором обычно сидел, когда бывал у нас прежде. Мать не подняла на него глаз и глухо процедила сквозь мокрый от слез носовой платок, что главный сват прибыл, так что можно уже и ставить свадебный балдахин. Риклин, привычный к тому, что скорбящие родственники выплескивают на него свою горечь, сделал вид, что не расслышал ее слов. Выждав минуту, он сообщил, что отец оставил у него свое завещание. Мать удивилась и, теперь уже посмотрев на гостя, мягко сказала:
— Реб Элие, принесите его.
Риклин протянул ей продолговатый конверт авиапочты и сказал, что выполнит все последние распоряжения покойного.
Внимательно прочитав завещание, мать поинтересовалась, было ли оно написано отцом, да пребудет с ним мир, еще в те дни, когда они с Риклином подолгу просиживали вдвоем, вызывая мертвых. Риклин печально улыбнулся, линзы его очков запотели. Со времени Войны за независимость, рассказал он, отец каждый год в день смерти моего брата приходил на гору Сион, поднимался на крышу расположенной там гробницы Давида и смотрел оттуда на Масличную гору[83]. С помощью бинокля и заметных с большого расстояния ориентиров — одиноко растущего дерева, выделяющегося фрагмента ограды, изгиба спускающейся к Иерихону дороги — он находил могилу своего сына и произносил кадиш[84].
В один из таких дней — по подсчетам моей матери, примерно через полтора месяца после обыска, произведенного у нас инспекторами Министерства нормирования, — отец не сумел отыскать могилу своего сына. Все известные ему ориентиры оставались на месте, но маленькие надгробия исчезли, и весь детский участок кладбища был перепахан. Если бы не два американских туриста, оказавшихся в этот час вместе с ним на крыше, отец свалился бы оттуда и разбился о разбросанные среди сосен надгробия маленького христианского кладбища, расположенного на крутом склоне у подножья Сионской горницы[85].
Риклин также рассказал, что отец, желавший уберечь мать от лишних страданий, решил скрыть от нее факт исчезновения могилы. В то же время он вознамерился восстановить оскверненные и уничтоженные могилы, когда у евреев появится возможность вернуться на Масличную гору. С этой целью он тщательно изучил все выпущенные Ашером-Лейбом Бриском брошюры с описанием древнего кладбища, его различных участков и находящихся на них захоронений[86].
Сняв очки, Риклин протер их краем скатерти. Матерью только что упомянутого им Бриска, сообщил он, была Рохка Липелес, та самая праведная женщина, что жила в подвале большой синагоги «Бейт Яаков», во дворе «Хурвы»[87]. Эта Рохка приходилась дочерью старой Липеле, сочинившей книгу молений, которая так полюбилась еврейским женщинам, уточнил реб Элие. Здесь моя мать, позабывшая на миг о своем горе, спросила его с улыбкой, не та ли это соломенная вдова, что в канун каждого новомесячья ходила к гробнице Рахели[88] обутая в шлепанцы. Риклин утвердительно кивнул и сказал, что о человеке нельзя судить по его внешнему виду.
Отец, добавил старик, не жалел своих денег и сил в поисках выпущенных Бриском брошюр, давно уже ставших библиографической редкостью. В конце концов ему удалось все их собрать. Риклин с отцом днем и ночью трудились над составлением точных карт каждого из участков кладбища, но дело это оказалось непосильным для двух немолодых и уже нездоровых людей, которым воздавалось за их труды лишь презрением и поношением со стороны домочадцев. Увы, собранные отцом брошюры и составленные им вместе с Риклином карты и записи лежат теперь без использования в конторе погребального братства.
83
В период иорданской оккупации Восточного Иерусалима (1948–1967) израильтяне не имели возможности посещать расположенное на Масличной горе древнее еврейское кладбище.
84
Прославляющая святость Имени Божьего и Его могущество молитва кадиш первоначально произносилась после изучения Торы, но со временем она стала постоянным элементом ежедневной молитвы, а с XII-XIII вв. приобрела также и значение молитвы, произносимой в память об умершем.
85
В качестве гробницы царя Давида и места последней трапезы Иисуса, или Сионской горницы, евреи, мусульмане и христиане фактически почитают одно и то же место. На этом месте, находящемся за стенами Старого города, сохранились остатки здания IV в., над которыми в XII в. крестоносцами была построена базилика, ее верхний этаж почитается христианами как Сионская горница, также он носит латинское название Coenaculum. Этажом ниже, в более древней части здания, находится место, почитаемое евреями и мусульманами как гробница Давида.
86
Бриск Ашер-Лейб (1872–1916) — иерусалимский литератор, один из первых энтузиастов-исследователей кладбища на Масличной горе.
87
«Хурва» («руина»,
88
Гробница праматери Рахели, одной из жен праотца Яакова и матери двух из двенадцати его сыновей, ставших, согласно книге Берешит, патриархами двенадцати колен Израилевых, находится на окраине г. Бейт-Лехем (Вифлеем), в 7 км к югу от иерусалимского Старого города по кратчайшей дороге.