Вернувшись домой после Шестидневной войны, я неожиданно обнаружил ее поблекший, обкрошившийся по краям портрет стоящим на этажерке рядом с фотографией отца. Мать, заметив мое удивление, объяснила, что теперь, когда дорога на Масличную гору открылась, нам нужно восстановить и Любину могилу, вместе с могилой моего брата, поскольку отец, да пребудет с ним мир, несомненно, хотел бы, чтобы мы сделали это.
В то время мать часто бывала у Риклина в конторе погребального братства, и когда разрушенные могилы были отысканы, она перевела немалую часть сбережений, откладывавшихся ею «на черный день», изготовившим новые надгробия рабочим. С приближением месяца элуль[116] мы вместе отправились на Масличную гору в первый раз поклониться обновленным могилам. По всему склону были видны собиравшиеся у надгробных памятников группы людей, а внизу, у самой Иерихонской дороги, под навесом, установленным во дворе недостроенной мечети, мы увидели Риклина. Склонившись над столом с разложенными толстыми тетрадями и картами, он помогал тем, кто к нему обращался, отыскивать нужные им могилы. Заметив меня и мать, он поспешил встать нам навстречу и, протянув исписанную отцовским почерком тетрадь, указал левой рукой на заполненное людьми кладбище, обнял меня за плечи и сказал:
— Жаль, что отец этого не видит. — Вслед за тем Риклин обратился к матери и произнес нараспев: — Удержи голос твой от плача, майн либе фрайнд, ибо есть награда за труд твоего мужа, говорит Господь[117].
Он указал на листке бумаги точное месторасположение нужных нам могил, передал листок одному из толпившихся под навесом молодых людей в долгополых лапсердаках и сказал, чтобы тот сначала отвел нас на детский участок, а потом наверх, в прилегающую к гостинице «Интерконтиненталь» часть кладбища.
Мать долго стояла у могилы моего брата, гладила серый камень маленького надгробия и беззвучно читала высеченную на нем краткую надпись. Когда мы отошли наконец от могилы, она обратила свой взгляд к безоблачному небу и сказала мне шепотом, стараясь, чтобы ее не услышал сопровождавший нас молодой человек:
— Я не прощу Ему этого до своего последнего дня.
Наш спутник бодро взбирался вверх по тропе, подобрав полы своего сюртука, чтобы к нему не прицепились колючки, а мы медленно шли за ним. По дороге мать рассказала, что в день ее свадьбы они с отцом поднимались к Любиной могиле этой же тропой. Отец захотел проститься с первой женой прежде, чем введет к себе в дом другую, и мать вызвалась его проводить. Она молча шла рядом с ним, пытаясь услышать сердце незнакомой ей женщины, лишившейся надежд и дремавшей целыми днями у окна, не находя себе места под ярким солнцем и тоскуя по ручьям и ягодным зарослям своего детства. Проводник нетерпеливо дожидался нас у могилы. Он что-то прошептал матери на ухо и, получив от нее плату, быстро побежал вниз по крутому склону, похожий на черную горную козу. Когда он удалился, мать улыбнулась сухими губами и сказала:
— В истинном мире над человеком не властны ни ревность, ни страсть, и там уже не имеет силы заклятие рабейну Гершома. Так что и я, когда настанет мой час, смогу расположиться рядом с отцом и женой его юности в шатре из левиафановой шкуры и вкусить яств из мяса дикого быка[118].
Прикрыв глаза ладонью от солнца, она посмотрела на восток, в сторону белеющих холмов Иудейской пустыни. На следующий день после свадьбы они с отцом отправились на прогулку в окрестности Иерихона, вспомнила мать. Эта прогулка оказалась единственной за все годы ее замужества, и ей навсегда запомнилось многое из увиденного тогда. Сине-голубая птица с каштановыми пятнами на крыльях выписывала немыслимые пируэты среди скал, сопровождая их благозвучной трелью, взволнованной и в то же время меланхоличной. В крытой галерее прилепившегося к обрыву греческого монастыря их с отцом встретили разукрашенные павлины, исполнявшие сложный танец. Издаваемые ими звуки резали слух, но старый монах, красивший церковный купол в цвет синьки, используемой при стирке белья, рассказал гостям, что мясо павлинов никогда не гниет, потому что они испили из чаши вечной жизни. Матери также запомнились седые волосы этого монаха, увязанные в тугой узел на шее.
Положив камешек на могилу своей предшественницы, мать сказала, что теперь, если я не спешу, она хотела бы спуститься в Йеѓошафатову долину[119], в которой не была уже много лет. Спуск оказался труден, и мне пришлось поддерживать мать, все время спотыкавшуюся об обломки разбитых надгробий, которыми были заполнены узкие проходы между могилами. Ее рука показалась мне костистой — в ней больше не было теплой мягкости, к которой я привык в те времена, когда она садилась ко мне на кровать и гладила мое лицо, пока я не проснусь, причем пальцы ее источали эфирный запах апельсина, кожуру которого она успела надрезать, чтобы мне легче было почистить его на десятичасовой перемене.
116
Элуль — последний предновогодний месяц еврейского календаря, обычно приходится на август-сентябрь. Канун этого месяца известен в еврейской традиции как «малый Йом Кипур», и у некоторой части религиозных евреев принят обычай посещать в этот день могилы близких.
117
Майн либе фрайнд — моя дорогая подруга (
118
Рабейну Гершом бен Йеѓуда (960-1028?) — знаменитый раввин, жил в Майнце, один из первоучителей ашкеназской общины, часто именуемый Светочем диаспоры. Его наиболее известным установлением стал запрет многоженства, принятый с тех пор ашкеназскими евреями. Пир праведников, сидящих в шатре из шкуры левиафана, вкушающих мясо дикого быка, пьющих вино, выдержанное с первых дней Творения, слушающих слова Торы из уст Моше и наслаждающихся игрой царя Давида на арфе, является одним из принятых в иудаизме метафорических образов счастливой доли в Будущем мире.
119
Йеѓошафатова (Иосафатова) долина — название участка Кедронской долины там, где она отделяет Масличную гору от Старого города.