«Прекрасны поля, ещё прекраснее леса, одетые в летний наряд…» — звучал тихий детский голосок в его голове, а Эйю казалось — отовсюду. К гимну присоединялся второй, за ним третий ребёнок. И надо было срочно кого-то убить, долго и мучительно, чтобы криками заглушить эти робкие голоса, чтобы чужой кровью затопить в себе страх.
И боль.
Но псам бездны не бывает больно.
— Ненавижу детей! — зарычал Эй.
Он вышел к Петропавловке и замер, угрюмо созерцая мощные стены бастионов. Крепость, выстроенная по всем правилам оборонительной науки. Крепость, прославившаяся не доблестью. Он чувствовал смрад сходивших с ума узников, чувствовал пепел женщины, облившей себя маслом. А сейчас они ходят туда и фотографируются. Смеются и едят сосиски в тесте среди куртин, угрюмо наблюдающих за ними. Понаставили везде забавных зайцев. Но Пса не обмануть. Он всегда чует смерть, как ни прячь её под афишами и яркими плакатами. Сломанные жизни, сломанные судьбы, страдания и разбитые надежды.
Часы на соборе пробили три.
— Мне нужно кого-нибудь убить, — устало прошептал Яша. — Или я сойду с ума.
Бездна манила и звала. Она нуждалась в нём, но она была слепа. Мать, пожирающая своих детей. И сейчас бездна настороженно принюхивалась к своему псу. Это пугало его. Раненных добивают. Больных добивают. Слабых сбрасывают с борта в море…
И вдруг Пёс понял, что ему делать. Усмехнулся.
Что ж… В эту ночь он всё же позабавится. Бездна получит свою жертву и перестанет вглядываться в него слепыми глазами.
Эй вернулся на Кронверкский проспект, повернул мимо серого дома с глупыми аистами на стенах, подошёл к припаркованному автомобилю и скользнул в наружное зеркало заднего вида. Машина дёрнулась, коротко пиликнула, но тотчас передумала блажить.
Как прекрасен Первомир с его страстью к зеркалам!
И как же Пёс бездны ненавидел эти самые зеркала. Он мчал, постукивая когтями и прижав уши, по зеркальному коридору, чувствовал, что шерсть на загривке стоит дыбом. Волк боялся, что останется в стекле навсегда. А прошлое заточение усиливало его первобытный ужас. Понимал, что его страх иррационален: теперь, когда есть маяк, зеркальная магия не сможет удержать Эйя, но кровь стыла в жилах вопреки доводам рассудка. И, конечно, в этот раз всё зверь благополучно выпрыгнул из зеркала аккурат в нужном месте.
Тёмная комната. В окно бьёт свет фонаря, и на светлых стенах криворукими ведьмами пляшут тени ветвей. С низкого топчана свесилась нога с неожиданно длинными для ступни пальцами и криво обрезанными ногтями. Запах дешёвых сигарет смешался с запахом дешёвого алкоголя и провонял всё: обои, мебель, постеры, постель.
Волк чихнул. Подошёл, сел, постукивая хвостом о ламинат и вывалив язык. С языка капала слюна, и жизнь удалась.
— Ну, привет, — весело осклабился хищник. — Доброго утра добрым людям.
— А? Что?
Голова со смятым кудрявым чубом поднялась с подушки, уставилась на видение мутным взглядом.
— Говорила тебе мама: не ложися на краю. Вот, я пришёл.
И клацнул зубами. А потом улыбнулся во всю пасть.
Парень вскочил на постель с ногами, заорал и швырнул пустой бутылкой в хищника. Волк поймал стеклотару, сжал челюсти и радостно выплюнул осколки.
— Давай ещё. А когда бутылки закончатся, я стану хрустеть твоими косточками. Сладкими-сладкими косточками. Начну с ног…
— Ты… ты мне снишься!
— Да ладно? Что наша жизнь, как не сон кого-то большого и отчаянно тупого. О, ты описался? Фу, совсем как маленький! Алкоголизм до добра не доводит, да. Но спасибо. Терпеть не могу откусывать их, когда внутри — моча…
Жертва рухнула на колени, протянула дрожащие руки:
— Нет, нет, пожалуйста, не надо…
— «Витэль, отпусти меня, — пропищал волк, уродливо искажая голос. — Пожалуйста!» Не переживай, я тебе заплачу́, малыш. От тебя не убудет… Ну, ладно, вру. Убудет. Но совсем немножко.
— Я не Витэль…
— Знаю, вкусненький, знаю.
Добыча посмотрела на хищника диким, полубезумным взглядом, швырнула несвежую подушку в зубастую морду и кинулась из комнаты. Хлопнула дверь туалета, и чуткий слух зверя уловил щелчок задвижки. Волк, посмеиваясь, направился за добычей.
Серьёзно? Ты, словно мальчик, веришь в чудеса? В снежного человека, в деда Мороза, в то, что вот эта хлипкая преграда остановит Пса бездны?
Какие люди всегда наивные!
Хорошее настроение стремительно возвращалось к нему. Внутренняя бездна вытесняла внешнюю.
Бертран мерил шагами садик у психоневрологической клиники. Потом сел на скамейку, опустив руки локтями на колени. Его душу раздирали страх и ненависть. Страх за жену, ненависть к тому подонку, который так напугал её. У Кота было не так много времени, чтобы разобраться во всём произошедшем. Надо было ехать, снова, но… Как оставить Майю одну?