— А что с тобой будет после того, как я умру? Ну… ты же вечный, а я — нет?
— Я разберусь с этим.
Осень фыркнула, сморщилась, попыталась улыбнуться:
— С тем, что я не вечна или со своей зависимостью от меня?
Эй молчал. Она вздрогнула и прижалась к нему:
— Ты можешь поместить меня в Зазеркалье… Там же я буду жить вечно, да? Значит, и ты…
— Да, — хрипло прошептал Пёс, чувствуя её дрожь.
Закутал девочку в одеяла, растрепал волосы:
— Могла бы мне и не подсказывать, да? Дурашка.
— Ты это сделаешь? — жалобно пропищала Осень, выныривая из кокона.
— Вот у тебя память. Как у рыбки гуппи. Я же сказал: на Зазеркалье человек должен согласиться добровольно. Ну? Ты забыла уже?
— Если это нужно, чтобы ты жил…
Он снова набросил на неё одеяла. Девочка забилась, а когда выпуталась и, злая, взлохмаченная, уставилась на него, Эй уже стоял обутый и зло-весёлый.
— Не дури, — остановил её желание высказаться. — Зайцам не положено советовать волкам, как лучше приготовить зайчатину. Это раз. Два: тебе пятнадцать лет…
— Шестнадцать!
— Скоро будет. А пока: тебе пятнадцать лет. Ты мелкая. У тебя впереди — вся ваша жалкая человеческая жизнь. Тебе просто не повезло, что первым нормальным мужиком в твоей жизни оказался я.
— Не ты!
— Ты сейчас про эльфанутого? Я же сказал: первым нормальным, а не про штаны в целом. Ну, влюбилась, с кем не бывает. Гормоны, романтика, все дела…
Осень сердито швырнула в него подушкой. Эй поймал, бросил обратно и рассмеялся:
— Так, мелкая, давай с тобой договоримся: ты просто живёшь. Бодро и радостно, на всю катушку. Мы не общаемся. Никаких: «привет, как дела?», смайликов, песенок и вот всей этой хрени. Ты про меня забыла, ок? Запомни: любая проблема — это новые возможности. Перестань раскатывать сопли, оглядись и увидишь. Тебе объявили бойкот в классе? Да супер. Ты теперь точно знаешь, кто в классе шваль, а кто человек. Дружи с теми, кто человек. Если все — дрянь, перейди в другую школу. Вон, кстати, Дима там у тебя норм. Отличный же парень.
— Он стрёмный…
— Стрёмный — это я. И слизняк эльфанутый. Дима — норм. Вырастет — вообще огонь будет. Сестра у тебя хорошая, помогай ей. Ты ей нужна. Мать — паршивая, это да. Но и… плевать на неё. Я оформил на тебя новую карту. И да, расходы по ней я буду видеть, чтобы ты понимала. Но тратить можешь столько, сколько захочешь. Пока я не блокану. Оставляю это право за собой.
— Ты со мной прощаешься?
Она села на кровати, закутавшись в одеяло. Голова кружилась, мир кружился. В горле запершило. Её бил озноб. Эй опустился рядом на одно колено, взял её ладони в свои, заглянул в лицо. Посерьёзнел:
— Да. Береги себя, пожалуйста. Ты — моё единственное уязвимое место.
Осень подняла руку и робко провела по его светлым волосам.
— Хорошо, — прошептала совсем тихо и понуро.
— И не расставайся с зеркальцем. Если что — я рядом. И всегда помогу.
— Так нечестно, — девочка нахмурилась. — Если ты будешь рядом, как я о тебе забуду?
Он усмехнулся:
— Не забывай. Просто живи. Заканчивай школу, выучись на кого хочешь, работай, влюбляйся, выходи замуж, рожай… Будь умничкой, ладно? И не плачь.
Эй ладонями вытер слёзы с её щёк. Резко поднялся, прыгнул, оборачиваясь волком, и исчез в зеркале. Осень легла, закуталась в одеяло.
— Не буду, — прошептала, сотрясаясь в ознобе.
«Привет! — тут же высветилось сообщение в пуш-уведомлениях. — Ты как?»
Она открыла мессенжер и ответила Диме: «Я заболела. Была скорая. Лежу». — «Паршиво. Можно к тебе зайти? С апельсинами?». Осень посмотрела на буквы, всхлипнула и горько рассмеялась.
— Не любить тебя, да? Не плакать? Хорошо.
И быстро, пока не передумала, набрала: «Заходи. Буду рада».
Глава 19
Не-Алиса
— Когда Трезини проектировал здания Двенадцати коллегий, он рассчитывал, что главный фасад будет обращён к стрелке Васильевского острова. Потом Тома де Томон создал прекраснейшее, идеальное здание Биржи, оформив Коллежскую площадь, словно колокол. И, знаете, Алиса Романовна, что я никогда не прощу Александру Николаевичу? Не уродливую и непродуманную отмену крепостного права, нет. Делая что-то, чего раньше не было, всегда легко совершить ужасающие ошибки. Вот это. Вот этот институт Отта, похеривший всю панораму, задуманную такими гениями как Леблон, Трезини, Земцов, Тома де Томон… Ну и Адмиралтейство, конечно. Это отдельная боль.