Среди этих высоких серых стволов предки чувствовались едва ли не зримо — они приветствовали его. Природа была ему Отцом и Матерью, а он был с нею вечно и неразрывно связан. Пес бежал, окруженный сотнями запахов, чувствуя, что возвратился домой. Он ощущал лес так, как не мог чувствовать человек.
Но все-таки лес — не дом ему.
Дамиан не был диким зверем — он был собакой, уникальным существом среди всех видов земных, и место его — рядом с людьми, а не в лесу. В начале времен его предки установили мистическую связь с человеком, и теперь узы были еще сильнее тех, что они ему передали. Невыносимая боль утихла в его душе, когда он попал в лес, но Дамиан, не колебался бы ни секунды, пожелай Элизабет увести его отсюда. Его место — рядом с Единственной.
Так они убежали вместе в этот осенний восхитительный день, куда — не знали, да это было и не важно. Они брели медленно — прошло уже несколько часов. Солнце пробивалось сквозь кроны, светило ярко, но согреться удавалось, только когда они находили места, укрытые от сильного ветра, поднявшегося после полудня. Ночью выпал иней; он не смог заморозить лесные растения, но стало ясно, что лето ушло и на пороге зима. Дамиану хотелось поскорее насладиться дарами осени и подготовиться к приближающейся зимней смерти. Большие яркие кленовые листья, кружась, падали с деревьев, с тихим шепотом опускаясь к подножиям стволов.
Дамиан снова нашел маленький ручей, и они двинулись вдоль русла. Два часа спустя, продравшись сквозь почти непроходимые заросли, они наткнулись на глубокое длинное ущелье, где тонули любые звуки. Пахло солью, где-то кричали морские птицы — девушка и пес вышли к краю земли, хотя большая вода еще не показалась.
На илистом берегу Элизабет нашла укромное место, где среди огромных папоротников и поваленных деревьев беглецы могли сидеть в совершенном уединении. Отсюда они успели бы заметить погоню. Укрывшись от ветра, Элизабет и Дамиан прижались друг к другу, чтобы согреться. Терпеливый пес лизал свои израненные лапы — за последнее время они стали мягкими, как у всех лабораторных собак.
За весь день только один человек прошел по дикому пляжу, не заметив друзей, укрывшихся на крутом склоне. Элизабет что-то говорила Дамиану, но не требовала, чтобы он слушал внимательно, и он не слушал.
Они просидели до захода солнца. Сквозь трели ручья из ущелья Элизабет напряженно ловила любые отзвуки. Дамиан отдыхал рядом, пытаясь понять, что ее тревожит. С темнотой опустился и холод осеннего вечера. Дамиан так долго прожил в помещениях с постоянной температурой, что шерсть его стана тонкой и уже не годилась для жизни на улице. К тому же в последний раз он ел почти сутки назад и теперь был голоден.
Он поднялся и встал напротив девушки, пристально глядя на нее.
— Еда, — наконец сказал он.
Элизабет фыркнула. Она сама убежала из дома в одной футболке и теперь ужасно замерзла.
— Ты читаешь мои мысли, — ответила она, — я тоже проголодалась. Давай пойдем вдоль берега, пока не выйдем на дорогу. Нужно найти какое-нибудь убежище на ночь. Господи, как же холодно! У меня ноги застыли. Как же мерзко.
Они начали спускаться к пляжу. В темноте, сквозь спутанные заросли двигались очень медленно. Пес вел ее, слегка помахивая хвостом, радуясь, что они снова в пути, и надеясь на ужин. По пляжу идти стало легче, под ногами были гравий и песок, ярко светила луна. На побережье показались дома. Стараясь двигаться быстро, они осторожно прошли по газонам и вышли на дорогу. Единственная, казалось, хорошо знала, куда они идут, так что Дамиан довольно трусил за ней, думал о еде и часто останавливался возле собачьих меток, испещрявших их путь.
— Как же мерзко, — повторяла Элизабет, медленно передвигая ноги, — как же все это мерзко.
Они шли медленно — отчасти потому, что избегали освещенных мест, но еще и от того, что совершенно заблудились, а Элизабет совсем замерзла. Она говорила себе, что псу тяжело идти быстро, но не могла не заметить, что у него-то проблем с ходьбой не было. Девушка нашла кусок бечевки и привязала Дамиана к дереву около круглосуточного магазина. На деньги Тома купила маленький пакет собачьей еды, три хот-дога и колу для себя. Поев, они бодро двинулись дальше — обратно в город, к мысу за полями фильтрации, о котором упомянул Том. Она понятия не имела, что скажет ему, когда придет, даже не знала наверняка, можно ли ему доверять. Он легко мог изменить свое решение, мрачно подумала она, но больше им идти некуда и не к кому обратиться. Севилл будет следить за домом Барбары, это очевидно. Билл сказал, что ее отец говорил с Севиллом, и если это правда, если он поддался влиянию Севилла, не было сомнений, что отец позвонит в полицию, окажись она дома вместе с собакой. Оставалось надеяться на милость помощника Севилла. Мысль не слишком приятная.
Она остановилась у телефонной будки, тупо уставилась на нее, поняв, что даже не знает фамилию Барбары. Можно попробовать позвонить ей на работу чуть позже.
Только в эти долгие, холодные, темные часы перед рассветом Элизабет полностью осознала, в какой отчаянной ситуации оказалась. Дамиан все еще слаб после операций, а она весь день чувствовала, что заболевает. Она всегда была подвержена простуде, а стресс последних недель совсем подкосил ее. Ощущения были очень странные — она спотыкалась в темноте о битум пригородной дороги, на ней были только промокшие теннисные туфли и футболка, и рядом на обрывке веревки шел хромающий пес. Качая головой, она снова и снова думала: как это могло случиться?
Наступил рассвет, а они были все еще в нескольких милях от места назначения. Элизабет пришлось забраться в придорожные кусты орешника. Днем идти слишком рискованно. На ветках лежала тяжелая утренняя роса, и девушка вся промокла. Элизабет несколько мгновений разглядывала темно-коричневые резные листья, устилавшие землю в этой маленькой роще. На влажной почве тут и там росли шампиньоны; на стволах торчали большие древесные грибы. Влага стекала с веток и капли уныло шлепались на землю. Она нерешительно присела на мокрую землю. Посмотрела на Дамиана, он взглядом ответил ей.
— Этого не может быть, — сказала она. Потом положила руку ему на голову и зажмурилась. Глаза горели, голова раскалывалась от боли. Она обвязала веревку Дамиана вокруг своей лодыжки и решительно свернулась клубком.
Если бы у меня была подушка, я бы смогла уснуть.
Прикосновение щеки к холодной земле странно отрезвило ее. Она действительно в бегах. У нее нет машины, денег, нет места, где можно поспать. С досадой она поняла, что ужасно хочет пить, но возможности достать воду у нее не будет еще несколько часов.
Я ненормальная беженка.
Она посмотрела на пса.
А он похож на узника концлагеря.
Дамиан свернулся рядом, и она прижалась к нему. Пес лег на бок, вытянул заднюю лапу и со вздохом положил голову ей на руку. Элизабет слегка потрепала его.
— Тебе тоже жестковато, да?
Пес потянулся и быстро лизнул ее в щеку.
— Всегда пожалуйста, — ответила она. Она была признательна ему даже за тепло, исходившее от его тела. — Ну что, мы сделали то, что должны были, правда же? И как угодно, но я заберу тебя у него. Мы сделаем это, малыш. Я не знаю, как, но сделаем.
На ум ей пришла строчка из любимой песни, и Элизабет горько улыбнулась: насколько уместны слова. Куда идти теперь, когда зайдешь так далеко!
В утренней тиши она подумала об отце и дедушке и будто окаменела. Как могла ее любовь к одному причинить вред другим — тем, кого она тоже любила? Она вспомнила слова язычницы Барбары, которая говорила, что добра или зла нет, есть только жизнь, и то, что хорошо для одного, для другого может обернуться неотвратимой болью.
Элизабет рухнула на землю и горько заплакала. Так и есть: ее отец совершал огромное зло и все же делал много добра. Она причинила ему боль и все же сделала доброе дело для Дамиана. Нанесла огромный урон своей жизни и все же для собственной души совершила великое благо. Спасение Дамиана было правильным поступком, но потеря семьи ранила ее. Добро и зло неразделимы, и выбор — лишь вопрос точки зрения, ни больше, ни меньше. Поэтому она рыдала, и ей хотелось одного — вернуться домой к отцу и сказать ему, как она его любит. Но она не могла, и это терзало ей душу. Дамиан, пораженный ее горем, скулил и отчаянно пытался слизывать ее слезы.