— Не узнает. Это последнее место, где он станет тебя искать, — сухо сказал он.
— Разве он никогда к тебе не заходит? Такое ведь может случиться?
Том снова покачал головой:
— Он ни разу здесь не был за все шесть лет, что я у него работаю. Думаю, он даже не знает, где я живу. Ты здесь в безопасности, оставайся, сколько будет нужно.
Снова наступило долгое молчание. Элизабет обдумывала услышанное. Внезапно она забеспокоилась о том, как выглядит. Глаза ее широко раскрылись: она поняла, что на ней халат. Мужской. Халат Тома — и под ним ничего, кроме бюстгальтера и трусиков.
Господи боже мой. Том раздел меня.
Она покраснела до корней волос. Ну конечно, он же должен был опустить ее в теплую воду, чтобы согреть, а что ему оставалось делать? Бедный мальчик, ему пришлось нелегко. Она подавила улыбку: белье Том оставил на ней. Он такой честный, такой серьезный. Затем ее внезапно отрезвила одна мысль, и она в панике попыталась вспомнить, когда в последний раз брила ноги? Мыла голову? Чистила зубы?
О-гос-по-ди.
Она обругала себя за глупость. Это же вроде скорой помощи. Такие вещи случаются. Она с трудом поднялась на ноги. Надо принять это как должное. Так будет лучше для них обоих.
— Думаю пойти принять душ, ничего? Моя одежда высохла?
— Конечно. Ох, да. Я сложил ее на тумбочку в ванной. Я…
Она прошла мимо и одарила его невозмутимой, успокаивающей улыбкой.
Когда она вернулась в комнату, Том смотрел по телевизору викторину. Он оторвался от экрана и проследил за девушкой взглядом. Она никогда не чувствовала себя такой смущенной. Дамиан вскочил и проводил ее до кушетки, и Элизабет принялась гладить его, чтобы скрыть неловкость.
— Том, ты ведь не ходишь, ну, на исповедь или что-нибудь в этом роде?
— Исповедь?
— Да… ну, знаешь, где обычно рассказываешь священнику, чем занимался или что-нибудь такое. Ты ведь не делаешь этого, правда?
— Ты говоришь о католиках. Нет, я исповедуюсь в грехах Иисусу, а не другому человеку.
— Ох, хорошо. Какое облегчение. Я бы не смогла заснуть, если бы… — Она не стала заканчивать эту мысль.
— Элизабет, тебе стоит больше доверять мне.
Она забралась поглубже на кушетку и задумалась над его словами. Полосатый питбуль вскочил, покрутился на месте и со вздохом облегчения улегся между ее ног. Пес положил голову ей на бедро и уставился ей в лицо; его коричневый глаз лучился теплом и довольством.
«Я доверяю ему», — подумала она и сказала:
— Мне кажется, трудно больше доверять одному из тех людей, которые из кожи вон лезли, чтобы поймать меня, — особенно лежа у него дома на кушетке, разве нет? Я серьезно.
— Ты знаешь, о чем я, — ответил Том.
— Нет, Том, не знаю. Для меня это слишком рискованная ставка — полагаться на доброту человеческой натуры. — Теперь Том старался понять, что она подразумевала под ставкой. — Мне кажется, — мягко сказала она, — что, если я стану объяснять мои чувства к Дамиану, ты не сможешь понять. Некоторые вещи нельзя объяснить. Что эта собака значит для меня, наша дружба, что мы вынесли вместе — я не могу выразить это словами. Может, твоя религия — нечто подобное?… Некоторые веши просто нельзя объяснить, их можно только почувствовать. — Она улыбнулась. — Например, почему ты помог мне? Могу спорить, тебе будет непросто объяснить это Севиллу, а?
Том задумчиво посмотрел на нее. Затем кивнул, словно наконец понял.
На следующий день ей стало лучше. Желая сделать что-нибудь приятное Тому, она приготовила свой фирменный завтрак — «омлет Элизабет», как она его называла. Как настоящая прислуга, - проворчал у нее в голове ехидный голос. Но другой, к которому она прислушивалась, не находил во всем этом ничего дурного. Она чувствовала себя в компании давнего врага так уютно — она и не знала, что такое бывает. Им было легко вместе.
В воскресенье Том ушел в церковь. Когда он вернулся, они проговорили весь остаток дня и всю ночь, до самого утра. Том рассказал, что стеклянные цветы и старомодные гобелены остались в память о матери, которая жила здесь. Она приехала к нему, когда у нее начинался рак, она сражалась с ним несколько лет, но проиграла эту битву несколько месяцев назад. Работа у Севилла позволяла оплачивать ее медицинские счета и обеспечивала щедрую страховку, которая немного облегчала положение. Том выбивался из сил, чтобы заплатить по счетам даже после ее смерти, — вот почему он перестал на время думать о высшем образовании. Может, когда-нибудь, сказал он. Сейчас его устраивает то, что есть.
В понедельник, когда Том вернулся с работы, они говорили о Севилле — о том, что он еще предпринял, охотясь за ней и Дамианом. Целый день она валялась на кушетке, ела картофельные чипсы с соусом и смотрела старые мелодрамы. Ее очень смешила мысль, в какое бешенство впадет Севилл, узнав о предательстве помощника. Однако было заметно: Том не разделяет ее веселья. У нее вдруг открылись глаза на его положение.
— Том, ты же не хочешь сказать, что тебе в самом деле нравится этот человек?
— Я работаю у него шесть лет. Я должен быть предан ему, Элизабет. Севилл доверяет мне — абсолютно. У меня есть ключи от его дома, от его машины. Из-за всего этого мне ужасно неловко.
— Господи, Том, да он же ублюдок. Я видела, как он обращается с тобой — разве это тебя не бесит? Слушай, держу пари, он не платит тебе за… ну, я хочу сказать, он платит тебе по минимуму или чуть больше, нет? После шести лет вместе?
— Да нет, вообще-то платит он неплохо. Одна из причин, почему я остался. У него есть деньги — его отец очень богат. Вот почему он мог позволить себе учиться столько лет.
Том ковырял вилкой в тарелке. Элизабет насупилась.
— Если у него есть деньги, почему же он занимается ерундой с этими исследованиями? Не понимаю.
Том поднял брови, все еще глядя в тарелку.
— Его это устраивает. Он может позволить себе делать все, что хочет, а он как раз и хочет заниматься наукой.
— Да, понятно. Ученые могут заниматься тем, чем не может никто другой. Можно посадить собаку в клетку и бить ее током. Думаю, если бы кто-то занимался этим у себя в подвале, его упекли бы за решетку. Но если ты называешь это исследованием, честь тебе и хвала. Он не такой тупой, как я думала.
— Он не такой плохой, — быстро сказал Том, подняв глаза. — С ним все нормально. Элизабет разозлилась.
— Ты шутишь, да? Посмотри, что он сделал с Дамианом, — и я знаю только часть истории. Только вы с ним знаете, что этот пес на самом деле пережил. Скажи мне, через что пришлось пройти Дамиану, Том? Как бы ты это описал?
Том неохотно ответил:
— Ну… он… прошел через многое. Элизабет содрогнулась.
— Вот именно. И посмотри, как Севилл обращается со всеми остальными.
Том пожал плечами, глядя в тарелку.
— С Новак он хорошо обращается, — словно оправдываясь, ответил он.
— С машиной своей он тоже, наверное, хорошо обращается. Это не в счет.
Том нахмурился.
— Со своим ребенком он добрый. Элизабет так и села. Вот это новость.
— С кем?
— Со своей дочерью.
— У Севилла есть дочь?
— Да, от первого брака. Ей семь лет. Элизабет откинулась назад, закусив губу.
— У Севилла есть дочь, — повторила она изумленно. — Какая она?
Том пожал плечами.
— Нормальная.
— То есть?
— Ну… — Он замялся. Многолетняя преданность обязывала его осторожно подбирать слова: — Может, немного избалованная.
— Им или дорогой мамочкой?
— Ну, это был очень тяжелый развод.
Он не ответил на вопрос, но Элизабет стало любопытно. Она подалась вперед, внимательно глядя на него.
— Вот как? И что случилось?
Том снова засомневался. Сплетничать о своем начальнике неудобно, но он видел, что это нравится Элизабет, и ему было приятно.
— Это случилось из-за… — Он снова остановился.
— Из-за чего?
— Из-за Новак.
— Ты шутишь? Он изменял жене? — Она фыркнула. — Как неожиданно.
Том пожал плечами.
— Почему же я ни разу не видела девочку, когда приходила? Она живет здесь?
— Да. Он забирает ее на выходные раз в месяц. Элизабет смотрела в потолок, покачиваясь на стуле.
— Ну, дела. Забавно. — Она опустила стул на ножки и взглянула на Тома. — И что вы с ним планируете на завтра? Чем займется Доктор Зло?