Что-то подсказало мне, что Рой и Бад не выписывают «Собачью Жизнь». Сцена скорее смахивала на собачью смерть.
— Рой Роджерс, — представился он, протягивая руку, давно созревшую для маникюра.
Ему было что-нибудь между тридцатью и восьмьюдесятью, и на нем болтались желтовато-коричневые ошметки одежды, которая некогда, догадалась я, представляла собой военную форму. Коричневато-веснушчатое лицо его было сплошь в морщинах. Зубы оказались под стать лицу. Бедность может сделать вашу улыбку ржавой.
— Я пожимала руку Рою Роджерсу, будучи семи лет от роду, — припомнила я. Это правда. Я надела на эту руку перчатку и с неделю отказывалась ее снять. — Не знала, что мне представится еще один шанс.
Я пожала Рою Роджерсу руку, и он открыл дверь пошире, чтобы меня впустить. Пылала старая дровяная печь. Она была не из тех, которые можно купить на моей улице в Кембриджской альтернативной энергии. У Роя альтернативы не имелось. Тут же стояли два деревянных стула с облупившейся желтой краской. Все прочее в комнате было покрыто старыми газетами, драными одеялами, уставлено банками с едой, железными сковородками и пакетами, пакетами и еще раз пакетами собачьего корма. Рой сел на один из стульев, а мне предложил почетное место на краешке покрытой одеялом койки.
— Значит, дочка волчатника, — сказал он.
Я слышала это почти столько же раз, сколько его спрашивали, где Триггер.
— Верно, — ответила я. — Он послал меня сюда. Сказал, что вы и ваш брат даете приют уйме псов.
— Не так уж многим, — поправил он.
Он дал мне растворимого кофе и, не упоминая ни о каких лайках, рассказал о тридцати — сорока псах, а потом повел меня наружу — поглядеть на тех, которые у него сейчас были. Вольеры оказались переполнены, но я разглядела, что их недавно чистили и подметали, а ребра можно было пересчитать только у немногих псов. Один, готова поклясться, был чистокровным далматинцем. Рой говорил не закрывая рта. Образ молчаливого янки — нечто изобретенное в Нью-Йорке или в Голливуде. А вот до словечка «угум» там не додумались.
— А к вам когда-нибудь попадают маламуты? — спросила я, когда мы вновь уселись в доме.
— Вас прислала та помешанная? (У него снова появились морщины.)
— Кто?
— Леди, которая чуть не довела меня до сдвига. Это было год назад, нет, побольше. Насчет а-ляс-кин-ской лай-ки. (Маргарет нетрудно имитировать.) — Позвонила, потом заявилась, но этот пес к тому времени подох.
— Большая, высокая женщина? Волосы вверх закручены?
— Угум.
Это была длинная история — так, как рассказывал ее Рой. Пес был сбит машиной. Мэн, как говорится на лицензионных вкладышах, туристская зона отдыха. Люди берут с собой своих любимцев, а когда истекает месяц, любимцев, которые не дежурят у двери семейного автофургона, бросают — на постоянный отдых, как говорят об этом малышам. «Флаффи так славно провел время, что не захотел ехать домой», — говорят мамочка и папочка. Иногда Флаффи в самом деле уматывает в лес. Порой Ровер просто дорогой ценой платит за то, что не пришел на зов. Как бы то ни было, после отъезда туристов остается чересчур много Флаффи и Роверов. Удачливые Флаффи и Роверы кончают у Роя и Бада, которые, оказывается, не травят газом, не отстреливают и не топят их. Рой и Бад предостаточно насмотрелись такого во Вьетнаме. Они кормят всех собак и находят хозяев тем, кому могут.
Слушая Роя, я стыдилась, что у меня возникла мысль, будто этот дом недостаточно классный для Рауди. Вместо краски, кровельной дранки и столбиков для изгороди эти парни покупали собачий корм. Это может показаться чушью, но я вам все-таки скажу. Я начала думать, что ржавые отметины на лице у Роя — отпечатки Божьих перстов.
— Значит, она на самом деле не видела этого пса, — сказала я.
— Пес был уже мертв. Испарился. Прожил два дня и подох. Боже Всемогущий, и доставала же она меня после! — Он надул щеки и выпыхнул воздух. — А было ли у него белое пятно на спине? Было. А много ли собак с белыми пятнами вы отдаете? (По правде говоря, у пса в моем «бронко» было одно пятно — на холке, белая заплатка на холке, в верхней части спины, над передними лапами.) — A была у него на ноге татуировка? Мы, знаете, всегда проверяем насчет татуировки. Уши и брюхо. Я говорю Баду: «У этой большой лайки есть что-нибудь на ноге?» Разумеется, говорит, я сам видел.
— И что же? Была у него татуировка?
Лицо у него сжалось.
— У вас тогда была уйма псов, — улыбнулась я. — Вы и впрямь помните этого?
Лицо у него снова расплылось. Я не имела в виду его оскорбить.
— Симпатичный пес, Вроде маленького волка. Симпатичный нес с голубыми глазами.
— Не слишком часто таких увидишь, — заметила я. — Псов с голубыми глазами.
— Ну, я-то тогда видел.
— А та женщина спрашивала вас об этом? О глазах пса?
— Спрашивала меня насчет белой метки. И татуировки.
— Вы рассказали ей? Насчет глаз?
— Такой ничего не расскажешь, — ответил он.
Он заставил меня вспомнить одну банальную кембриджскую шутку: всегда можно поговорить с гарвардцем, но много ему не скажешь.
Когда я ехала обратно к Юниону мимо ярмарочных участков, то думала о Маргарет и об этом псе. Женщиной из рассказа Роя явно была Маргарет. Как раз на нее похоже было бы не спросить о собачьих глазах. «А-ляс-кин-ская лай-ка», — повторяла бы она, словно всякий точно поймет, что это значит. Она держалась бы снисходительно и смиренно и расспрашивала о пятне на холке и о татуировке. Как раз по ней была не посчитать нужным спросить о том, что есть у всех маламутов: о карих глазах.
Это все проясняло. Кинг — или Рауди — сбежал из Блю-Хилла. Чей-то голубоглазый пес был сбит машиной и взят Роем и Бадом в Юнион. Голубоглазый умер до того, как Маргарет его увидела, и она почти наверняка поверила, что Кинг умер. Меж тем Кинг проделал путь из Мэна в Массачусетс. Маламуты не просто ездовые собаки, но псы-тяжеловозы, выведенные, чтобы перевозить тяжелые грузы на дальние расстояния. Такая собака, когда ей нечего тащить, легко доберется из Блю-Хилла, Мэн, до Пемперелла, Массачусетс. Почему он подался на юг? Случайно? Может, и нет. В то время года большая часть транспортного потока — отпускники, они едут на юг. Одной из привычек, которые я заметила у Рауди, была склонность преследовать кого или что угодно — лишь бы быстро двигалось. Лайка, подобно волку, хочет бежать туда, куда бежит вся стая, а в то время года человечья стая спешила на юг. Он добрался до Пемперелла и, покуда смаковал цыплячий обед, вмешался добрый парень. Лига спасения сибиряков подобрала его и доставила к Бобби. Она и Ронни ставили его под душ и хорошо кормили, и Бобби без особого труда уговорила д-ра Стэнтона его взять. Инстинкты вели его на юг, везенье забросило его к Бобби, любовь д-ра Стэнтона. к собакам поселила его в пределах полумили от дома Маргарет. Странное совпадение, и больше ничего.
Мы добрались до Кембриджа только к десяти вечера. Минувшие несколько дней Рауди не слишком много упражнялся. Я тоже. Утром я надела спортивные туфли для бега, и мы направились по Конкорд-авеню к Фреш-Пойду. Ноябрь — месяц слишком поздний для бабьего лета и слишком ранний для январской оттепели. В ноябре так мало теплых дней, что незачем и стараться их перечислять. Но несколько теплых дней есть и в нем, и этот был как раз такой. Под навесом у автобусной остановки возле площадки для игр, закрыв глаза, сидел Гэл Шагг, но не автобуса ожидая. Просто так ожидая. Прямо перед арсеналом, на пешеходной дорожке, Джерри Питс сгребал листья, обертки от мороженого и тетрадные листки, исписанные домашними заданиями, и укладывал мусор в зеленые пластиковые садовые пакеты. Мы поздоровались. На нем была безрукавка. На правом его предплечье виднелась четырехдюймовая татуировка — якорь в стиле рококо.
Глава 12
Джерри и этот якорь у него на руке, флот, умерший брат Маргарет, сама Маргарет, Антарктика, валиум, Рауди и его документы — я о многом передумала во время пробежки. Решила даже, что параноически зациклилась на флоте и нуждаюсь в здоровой дозе реальности. Я поняла также, что если и есть кто-то, кто опознал бы в Рауди д-ра Стэнтона Кинга Маргарет, с татуировкой или без, то это Дженет Свизер, его заводчик. Я должна с ней познакомиться.