Никогад прежде с ним такого не бывало!
Помнится, кружа, он в одном месте проходил ложбину, вполне способную перейти в овраг. Келегорм восстановил в памяти последний круг, развернулся и побрел в сторону той ложбины, отворачивая лицо от ветра. Под весом детенышей его слегка перекашивало на левый бок, и шаги отдавались где-то под ребрами, но покуда все оставалось вполне терпимо.
— Турко. — Повторил правый щенок. — Я Элуред. А он Элурин.
— Мы не знаем, где река, — вступил снова левый. — Мы хотели убежать подальше от того злого, а потом вернуться к ней, но пошел снег и мы запутались.
— Мы очень испугались.
— Какой драуг вас понес по дворцу, когда пришли чужаки? — спросил Келегорм скорее у леса и снегопада, чем у щенят — как известно, щенятам не нужно вовсе никакого драуга, чтобы куда-то залезть, вылезти с другой стороны и убежать некстати.
— Мы испугались за отца и хотели помочь, — донеслось слева.
— Мы не хотели, чтобы нас отсылали с женщинами и детьми, как сестру! — возмущенно сказали справа.
Еще и сестра, Моргот побери этих торопливых полукровок аж с тремя детьми в неполную сотню лет!
— Можно подумать, ты бы усидел, — пробурчали слева ему в подмышку.
— Но потом мы увидели этих, в черном, огромных, и спрятались, а потом еще раз перепрятались, ближе к выходу.
— А потом тот здоровый злюка нас заметил и поймал.
— И утащил из дворца и пригрозил разрезать на куски, если мы туда вернемся, и мы убежали.
— Волк грязный! — храбро выругался щенок слева.
— Помойный! — немедленно добавили справа.
— Вонючий!
— Гавкучий.
— Тихо! — рявкнул Келегорм в который уже раз, спускаясь в ложбину. Ветер здесь притих, но и сумрак сгустился до непроглядного, и трудно было понять, куда снижается дно и снижается ли вовсе.
Почему он не убил короленыша сразу? Зачем позволил сказать о щенятах? Нет, еще хуже, за каким Морготом он потащился сюда выполнять его просьбу и теперь блуждает в лесу под щенячий скулеж? Так, кажется, дно едва заметно понижается влево, значит, повернем налево и будем надеяться, что это к реке…
— Почему ты сердишься? — спросил шепотом левый щенок.
— Ему плохо, Рино, — прошептал в ответ правый. — Ты что, не видишь?
— Почему ты всегда что-то такое видишь, а я нет? — возмутился левый.
— А ты не хочешь!
— Ты всегда кричишь, что тоже не хочешь!
— Зато ты кричишь что хочешь, а на самом деле никак не хочешь захотеть.
— А ты не хочешь не хотеть, что ли?
…Поваленное дерево выплыло из сумрака, а затем корни начали нещадно цепляться за ноги. И ветер вдруг развернулся и задул вдоль лощины, ухитряясь порой плюнуть в лицо Келегорму мокрым снегом. И сугробы стали глубже, щенков на землю так просто не спустить. Это нечто значило, но между всей кутерьмой внутри и снаружи он не мог понять, что именно, а идти становилось все труднее. Но дно лощины несомненно понижалось, под ногами чавкало и хрустело льдом, а значит, здесь появился ручей, и он приведет их к Эсгалдуину рано или поздно. Скорее поздно, с этими корнями и упавшими стволами, но приведет.
Когда Келегорм провалился в воду по колено в третий раз, в то же мгновение получил в лицо снежный плевок, едва не потерял равновесие и ощутил, как тупая боль ввинтилась под ребро, он все же решился сделать передышку. Пошатываясь, добрался к стене оврага, тянувшейся в обе стороны не хуже крепостной, и сел на первое, что показалось годным. Черная коряга скрипнула, но в труху не превратилась, и то ладно. Пригревшихся детенышей он опустил в сугроб, смутно надеясь, что те взбодрятся, начнут кидаться снегом и устроят прочие щенячества, но такого счастья Валар ему не послали. Один из щенков немедленно вскарабкался на корягу со своей привычной стороны и заглянул ему в лицо.
— Турко, почему тебе плохо?
А еще эти щенки тоже всегда пели на два голоса.
— Тебя побили за то, что ты решил нам помочь?
…Интересно, если одному запихать тряпку в рот, второй тоже заткнет себя тряпкой? Чтобы вместе с братом быть и в молчании?
— Нет.
— У тебя силы утекают. Тебя ранили?
— Я хочу помочь!
— Это я хочу помочь, меня учили! А у тебя все равно не получится.
— Охраняйте меня, — велел Келегорм коротко. Расстегнул кафтан и стал наощупь проверять перевязку.
— Я буду охранять! — грозно сказал левый щенок и вытащил нож, маленький кинжал с лезвием-листом, который, надо сказать, мог запросто воткнуть непрошеному спасителю в бок. И грозно уставился в темноту, держа его как меч. Молодец, охотник, похвалил Келегорм себя, даже не обыскал щенят, а детеныши зубастые уже, хоть и маленькие.
— И я буду охранять, — нахмурился правый. Почему-то зажмурился.
Повязка на боку промокла насквозь, пропитав заодно кафтан. И штанина ниже повязки до колена намокла тоже. И хорошо, если это все, и если в сапоге хлюпает торфяная вода ручья, а не сверху натекло. Пришлось достать нож, откромсать длинные ленты снизу от плаща, выжать перевязку и все перетянуть заново.
Долго отдыхать нельзя, понял он. Пока его не особо донимает боль — и Моргот или Валар уж знают, почему, пока не одолела слабость, пока он вовсе стоит на ногах — нужно двигаться. Потому что неспроста этот снег в лицо, сообразил он, наконец. Это ведь Дориат, хранимый лес, пропитанный волей Мелиан, будь он неладен. Майа ушла, ее воля слабеет, но что-то осталось и пытается укрыть жителей от нападавших — снегопадом, ветром, скрыть следы, помешать преследованию. Спрятать. Особенно — детей крови майа. Так спрятать, что готов засыпать их снегом, лишь бы скрыть от любого нолдо, потому что лес нападавших между собой не различит.
А если и различит, то его, Келегорма, первого утопят здесь под любой корягой, и не будут неправы.
— Тебя грызет волк, — испуганно прошептал Правый Щенок, не открывая глаз, и Келегорм вздрогнул. Ждал вступления второго голоса, но Левый Щенок Рино только пыхтел и грозно размахивал ножом перед черными кустами.
— Я знаю, — сказал он.
— Если он тебя загрызет, что будет? Он нас убьет?
Вот здесь осталось только головой покачать.
— А этого не знаю.
Детеныш подобрался ближе по коряге, все так же не открывая глаза, ухватил Келегорма за плечо. Казалось, он засветился еще сильнее.
— Не давайся ему, — попросил он. — Не бросай нас… с волком.
— Что? — Обернулся увлекшийся Рино.
…У Келегорма потемнело в глазах. Затихший было Зверь прянул, ломясь наружу, и окружающий мир исчез. Остался только он, Зверь и Хуан. Нет — только тень Хуана, растратившего силы и умалившегося, как растратил силы его хозяин. Зверь рядом с ним возвышался холмом.
«Отдай мою добычу», — сказал Зверь, вгрызаясь в грудь своего эльда.
Сквозь боль Келегорм сделал первое, что пришло в голову — сунул руку в огромную пасть, вытянул и выкрутил зверю язык, не давая совсем сомкнуть челюсти.
«Нет…» — выдохнул он. — «Только не твоя».
Казалось, это придало сил Хуану, и пес снова вонзил зубы в мохнатую шею.
Они боролись в жуткой тишине, ни рева, ни воя. Он скручивал язык твари так, что любой зверь давно уже вопил бы от боли и бился, а это даже не рычало — рычать и орать вскоре начал сам Келегорм, безуспешно пытаясь причинить твари хоть какую-то боль и еле стоя на ногах.
Потом в глаз Зверя вонзилась знакомая белоперая стрела, уйдя туда до оперения, и клыки разжались. Кто-то прикоснулся к нему теплым плечом, давая опору. И еще чьи-то руки его тормошили…
«Волкам — бой, братец», — весело сказала Арэдэль, как во времена веселой охоты на морготовых тварей. — «Хорошо, что последняя стрела сохранилась».