— И… э… я действительно не знаю.
— Но вы обязаны знать, — сказала его клиентка. — Я не могу арендовать этот дом, как следует обо всем не разузнав. Что здесь произошло? Убийство?
— О нет! — воскликнул мистер Рэддиш, потрясенный самой мыслью о чем-либо подобном в столь респектабельном месте. — Это… это всего лишь ребенок.
— Ребенок?
— Да.
— Я только в общих чертах знаю эту историю, — продолжал он неохотно. — Конечно, существуют различные версии… Лично я слышал, что лет тридцать назад дом купил некий мистер Уильямс. Он не держал прислугу и редко выходил на улицу. Друзей у него тоже не было, и поэтому о нем практически ничего нельзя было узнать. У него имелся ребенок — маленький мальчик. Прожив здесь два месяца, мистер Уильямс отправился в Лондон, и там он сразу попал под пристальное внимание полиции. Совершил ли он какое-то преступление — не знаю. Но, видимо, дело было настолько серьезным, что он предпочел застрелиться. Таким образом сын его остался один. У него был какой-то запас пищи. Так день за днем мальчик ждал возвращения отца. Должно быть, тот строго-настрого запретил ему выходить из дома и с кем-либо общаться. Малыш был весьма болезненным и робким и даже не помышлял о том, чтобы ослушаться отцовского приказа.
Мистер Рэддиш сделал паузу.
— И… э… ребенок умер от голода, — заключил он таким тоном, будто речь шла всего лишь о перемене погоды.
— И его призрак теперь разгуливает по дому? — спросила миссис Ланкастер.
— Нет-нет, — поспешил успокоить ее мистер Рэддиш. — Никогда его не видел. Говорят только, что… Сомнительно, конечно, но горожане уверяют, будто из дома доносится иногда плач — детский плач…
Миссис Ланкастер, выслушав его, двинулась к выходу.
— Мне здесь очень понравилось, — сказала она. — Ничего лучшего за такую цену я не найду. Я еще раз все обдумаю и сообщу вам о своем решении.
— Он действительно выглядит очень приветливым, верно, папа?
Миссис Ланкастер с явным удовольствием осматривала свои новые владения. Яркие коврики, тщательно отполированная мебель и множество нарядных безделушек совершенно преобразили мрачные комнаты.
Миссис Ланкастер обращалась к сухощавому, чуть сгорбленному старику с утонченным отрешенным лицом. Мечтательно-рассеянный мистер Уинберн совсем не был похож на свою рассудительную и на редкость практичную дочь.
— Да, — ответил он с улыбкой, — не одно привидение, должно быть, гостило в этом доме.
— Папа, не болтай ерунду. Хотя бы сегодня, в первый день.
Мистер Уинберн снова улыбнулся.
— Ну хорошо-хорошо, моя дорогая, так и договоримся: никаких привидений.
— И, пожалуйста, — продолжала миссис Ланкастер, — не говори ничего Джеффу. Он такой впечатлительный…
Речь шла о маленьком сыне миссис Ланкастер, соответственно, внуке мистера Уинберна. А отца у него не было — муж миссис Ланкастер недавно умер.
Снаружи зашелестел дождь, тихонько постукивая по оконным стеклам: кап-кап, шур-шур.
— Послушай, — сказал мистер Уинберн, — очень похоже на шаги?
— Больше похоже на дождь — сказала миссис Ланкастер с улыбкой.
— Но это… это чьи-то шаги! — воскликнул ее отец, снова прислушиваясь.
Миссис Ланкастер громко расхохоталась.
Старому джентльмену ничего не оставалось, как тоже рассмеяться. Они пили чай в холле, и мистер Уинберн сидел спиной к лестнице. Но теперь он даже развернул свой стул так, чтобы видеть лестницу.
По ней как раз спускался маленький Джеффри, спускался не по-детски медленно, явно испытывая благоговейный трепет к этому таинственному дому. Одолев наконец все ступеньки — а они были из гладко отполированного дуба и без ковровой дорожки, — он остановился рядом с матерью. Мистер Уинберн слегка вздрогнул. В то время как его внук уже шел по полу, он отчетливо услышал звук других шагов — на ступенях. Причем это были шаги человека, которому идти очень трудно, и он еле волочит ноги. Мистер Уинберн скептически пожал плечами. «Дождь, конечно, дождь», — подумал он.
— Бисквитное печенье, — мечтательно произнес Джефф, не сводя глаз со столь аппетитного объекта. Миссис Ланкастер поспешила придвинуть вазочку с печеньем к его чашке.
— Ну, сынок, как тебе шли новый дом?
— Здоровский! — ответил Джеффри с набитым ртом. — То, что надо.
Сделав это заявление, которое, несомненно, означало наивысшую похвалу, он замолчал, сосредоточившись на том, чтобы поскорее умять печенье. Проглотив, не разжевывая, последний кусок, он разразился речью: