Я расспрашивал окрестных жителей про обстоятельства исчезновения монаха. Мне отвечали неохотно, подозрительно приглядываясь к моему лысому черепу и небритой щетине.
— Вы хотите его найти? — как-то раз спросила ухоженная дама в черном, что вышла из небольшой гостинички, фасад которой выходил прямо на замок.
— В первую очередь, хотелось бы узнать, что с ним случилось.
— Он попросту исчез. Он не прибыл к утренней молитве, к Благовесту, к вечернему бдению. Не появился он в палатке, куда приходили болящие; не посетил хоспис. Его ассистенты совершенно ничего не знают об этом неожиданном изменении планов; его автомобиль стоит под палаткой, в которой он проживал. В свою хижину в горах он тоже не возвратился. Не оставил никакого знака. Полиция тоже не напала на его след.
— А что говорят люди?
— Одни считают, будто бы его похитили и убили безбожники; другие, будто бы он скрылся в ожидании преследований, кое-кто говорит, что он вознесся в небо. Я верю, что он вернется. И жду. Сняла в гостинице комнатку с видом на замок до самого конца года… Вы не желаете поглядеть, какой у меня оттуда замечательный пейзаж?
И она пригласила меня в свою комнатку в мансарде. Если не считать креста, я не увидал там никаких священных изображений; пара книжек: Катехизис, Черная книга коммунизма и "Чума" Камю.
— Вы не поверите, месье, еще месяц назад я была совершенно неверующим человеком, хуже того, воинствующей атеисткой, многолетним членом Французской Компартии.
— Откуда же такая перемена?
— Мой сын умирал от СПИД. Он сам в этом был виноват, а точнее: мои методы воспитания без стрессов, наркотики, случайные любовники. Сориентировалась я ужасно поздно, уже не было надежд хотя бы на то, чтобы притормозить развитие болезни. Только вот скажите это матери. Я искала помощи у всяческих шаманов, биоэнерготерапевтов…
— И посчитали, будто бы Пристль никак не повредит?
— Я была в отчаянии. Рационально уже не думала. Я приехала сюда и предложила ему деньги за чудо. И знаете, что я услышала в ответ?
— Ну, не знаю. Что чудес не бывает?
— "Мне не нужны деньги. Пожертвуйте собственную душу".
— "Вам, господин?" — спросила я.
— "Да, Господу Наивысшему".
— "Но ведь это же невозможно, я не верю в что-то такое же смешное, как душа".
— "А в вечную жизнь своего сына мадам верит? Прошу вас, попробуйте!"
— "Да ведь это же отвратительный религиозный шантаж!" — воскликнула я, бесясь на то, что какой-то попик собирается сломить мою свободу вероисповедания.
— "Так ведь я ни к чему мадам не принуждаю. Мне кажется, тут произошла ошибка, вас направили не туда — я ведь никакой не чудотворец. Исцеляет вера. Я же, самое большее, могу молиться за мадам и за Армана…". Он сказал "Арман", месье слышит, а я ведь и не сообщила ему, как зовут моего мальчика.
— Выходит, ваш сын выздоровел? — спросил я.
— Нет, умер, — вздохнула женщина. — Тогда во мне не было достаточно веры.
— Тогда почему же вы остались здесь?
— Наш парижский врач сообщил мне по телефону, что как раз в тот момент, когда я беседовала с братом Раймондом, Арман попросил встречи со священником. А он ведь даже не был крещеным.
— Это могло быть случайностью.
— Конечно, могло быть. Вот только что-то слишком много таких случайностей. Я видела метаморфозы такого количества людей, которые очутились в зоне влияния брата Раймонда. Насмешники, которые со слезами признавались, что приехали сюда только лишь затем, чтобы сделать его смешным. Богачи, отдающие свое состояние на благотворительные цели. Пристль ничего не хотел для себя. Я видела детей с поражением работы мозга, которые начинали говорить, и мужчину с перебитым позвоночником, который обрел чувствительность в руках. Вскоре я и сама начала молиться. Поначалу несколько бессмысленно, повторяя то, что говорили другие, а потом уже и самостоятельно.
— И за кого мадам молилась?
Щеки женщины зарумянились от смущения.
— За глупых матерей… И прошу мне поверить, где-то недели две назад Раймонд сам направил на меня свой взгляд.