Моя жена, бледная и слабая, но очень счастливая, пала в мои объятия. На собственную ответственность ее выписали из госпиталя и разрешили приехать за мной. Вам не понять, как это здорово, когда рядом с вами находится человек, которому можно доверять.
Я уже собрался было захлопнуть дверь микроавтобуса, когда их тени появился какой-то невысокий полицейский с загрязненным чемоданчиком в руках.
— Это, похоже, ваше? — спросил он, подавая мне его.
— Мой ноутбук… — не мог я скрыть изумления. — Откуда это у вас?
— Какой-то оборванец доставил его сегодня утром в комиссариат и говорил, что для вас это весьма важно. Девушка в будке охранника не успела взять его данных, запомнила лишь то, что тот слегка прихрамывал.
Теперь я подумал о Лино Павоне уже теплее и задумался над тем, сможет ли он остаться гуру розеттинских клошаров без поддержки Заккарии.
На ночь мы поехали домой. То есть, в дом Альдо Гурбиани, который до того момента, пока не найдется что-нибудь поменьше и более уютное, должен был оставаться нашим домом. Там я застал полностью обновленный персонал, которым заведовала София Ринальди, свидетельница на нашем бракосочетании, и Кристофоро, брат-близнец Луки Торрезе, которого адвокат Проди вытащил из самого Турина, где Крис работал охранников во дворце епископа. Еще там нас ожидал замечательный ужин, только у нас двоих на него не было ни желания, ни времени. Я поднял свою жену на руки, после перенесенных страданий она была легкой словно перышко, и занес прямиком в кровать.
Любовью той ночью мы занимались долго, хотя и осторожно, но писать об этом не стану, поскольку такие дела должны оставаться наиболее интимной тайной двух человеческих существ, которую нельзя продавать ни за какие деньги.
Но настал момент, о котором я обязан рассказать. Когда сквозь приоткрытое окно в спальню прокрадывался ранний, летний рассвет, когда расшумелись птицы, а Моника уснула, я глядел на ее обнаженное, стройное село, представляющее красивейший набор кривых и округлостей, которые только способны выдумать геометры, как эвклидовы, так и неэвклидовы. Я же спать не мог. Что-то грызло душу.
Разве не обязан я ей сказать, что она занимается любовью с человеком обреченным, не имеющим будущего. Что уже вскоре в этом ложе она останется сама… И я решил оставить нам хотя бы месяц счастья.
Наслаждения медового месяца сопровождались хлопотами иной натуры. SGC распадалась. Стало известно про гигантские долги, необходимо было платить компенсации семьям жертв пожара. Головной пайщик Фонда, Банко Ансельмиано, обанкротился, потянув нас за собой на дно. Благодаря знакомому распорядителю обанкроченного имущества, у меня была возможность прочесать сейфы штаб-квартиры банка на Крутой улице — угол Мавританского Переулка. Среди депозитов и памяток по фирме я не обнаружил никаких следов Альфредо Деросси, никаких произведений искусства, рукописей или хотя бы реестров. Не было никакой переписки с предполагаемыми клиентами. Из того, что мне удалось выяснить, никто из великих творцов нашей цивилизации никогда не переступал порога Banco Anzelmiano.
Корпорация же SGC со дня на день ограничивала свою деятельность. Мы свернули все порно-каналы, прекратили издавать "Минеттио". Без работы, хотя, похоже, ненадолго, осталось полторы тысячи сотрудников "Клубов Веселого Поросенка". Я ликвидировал агентства по организации свиданий, а гостиницы, в которых номера сдавали на несколько часов, передал благотворительным организациям. Казино в Сан Стефано нашло покупателя в лице набоба из Лас Вегаса. Из всей телевизионной империи я сохранил лишь канал Сальваторе Липпи, все остальные растащили между собой соперничающие медийные концерны. Это освободило нас от обязательств перед рекламодателями-подписчиками нашего "розового творчества". Только вот долги все равно превышали доходы. Наш последний канал, канал без секса, убийств, скандалов и рекламы, был, казалось, гирей, привязанной к ногам самоубийцы, собирающегося прыгнуть в морскую бездну. До решения об окончательном банкротстве у нас оставался ровно месяц. Через неделю после моего возвращения домой, без особого шума, в самый прайм-тайм начался показ документального сериала "Свидетельство". Это были пленки Мейбел Фингер, высылаемые в эфир без профессионального монтажа, без технических трюков и манипуляций — записи, представляющие Раймонда Пристля таким, каким он был. Его проповеди и его чудеса, зарегистрированные скрытой камерой. Я считал, что просто обязан сделать это, и ни на какое чудо не рассчитывал.