Правление Джузеппе ди Пьедимонте длилось два года. Собрав после отъезда кардинала Галеани и бегства Микеланджело Урбини полноту власти в своих руках, он начал строительство Царства Божия на земле. Монах планировал аннулировать частную собственность, превратить жилые дома в монастыри, а прежде всего: нести огонь священной революции в иные земли. Как будто в издевку, своим знаком он установил Голубицу и Оливковое Дерево. В наглости своей, он довел до того, что фанатический мятеж начался и в Бьянкино. И это переполнило меру для соседствующих небольших княжеств. При негласной поддержке императора они учредили Лигу Рассудка и Умеренности. Четвертого числа сентября месяца под древними стенами Террастро разыгралась решающая битва, проводимая вопреки всем принципам военного искусства. На регулярные батареи имперских артиллеристов Пьедимонте бросил ватаги босых фанатиков. Их разгром был ужасен. На подмокших полях пал цвет молодежи Розеттины. Перепуганный фра Джузеппе намеревался утаить размеры проигрыша перед своими сторонниками. Только это превысило его возможности. Через пять дней, когда все бросили монаха, его повесили на виселице, стоявшей рядом с Колодцем Проклятых. Труп сожгли на костре, на который он столь охотно посылал других. А после того направили прошение императору. Тот торжествовал, но совершенно не собирался возвращать розеттинские вольности. Одиннадцатого сентября эрцгерцог фон Кострин вошел в Розеттину в качестве — по воле императора — удельного суверена города. Народ приветствовал его как спасителя. Составленная из оставшихся при жизни вельмож Синьория склонила головы перед наместником, передав ему полноту власти. Эрцгерцог открыл двери тюрем и аннулировал конфискации. Остатки сторонников Пьедимонте сбежали. В ходе всей этой операции по усмирению рядом с Иоганном все время стоял граф Лодовико. Но только лишь как дворянин, советник, наушник. Ничего не осталось от мечтаний Орландо о могуществе и самостоятельности. Лодовико согласился на роль коллаборациониста. Он вел жизнь грешного сибарита, умножал возвращенное ему имущество. После пары лет перерыва мы даже начали писать один другому. Граф, как и раньше, с огромным любопытством расспрашивал про новые течения в искусстве.
Сам же я узнавал их из первых рук. Почти что два десятка лет кружил я по Европе, выполняя заказы королей и епископов, ведя дискуссии с учеными, осуществляя различные исследования, переписываясь с ведущими умами эпохи. Со временем я обрел славу и уважение. Можно сказать — я был счастлив. Хотя и одинокий. Так я и не встретил женщины своей жизни. Под конец, со своим любимым слугой Ансельмом, чрезвычайно понятливым во всяких расчетах, которого я выкупил у бандитов в Неаполе, я осел в Розеттине. Помимо чисто сентиментальных соображений, на мое решение повлиял тот фат, что по предложению дона Лодовико меня признали почетным гражданином Розеттины, с чем была связана немаловажная привилегия не платить налоги. Тем не менее, я все так же много путешествовал. Во время одного из таких путешествий до меня дошло известие о смерти эрцгерцога Иоганна, которого по эту сторону Альп называли Джованни. Трон после него, в соответствии с волей императора, должен был унаследовать его единственный сын, бастард Ипполито. Что спешно утвердила Синьория.
И так вот, в один из зимних дней в золотом зале Кастелло Неро на троне уселся единственный сын Беатриче Монтенегро. Мой рок, мое предназначение.
ЧАСТЬ II
9. Просто-напросто любовь
Ансельмо подлил масла в лампы, не переставая уговаривать, чтобы я отложил в сторону реторты и наконец-то отправился отдыхать, когда прибежала Франческе только лишь в платке, наброшенном на рубашку, сообщая, что прибыла лектика графа Мальфикано, и что signore Лодовико уже спешит наверх.
Я приказал своему ученику занести все подсвечники в салон и подбросить дров в камин, сам же вышел на встречу своему покровителю. С графом я не виделся с прошлогодней поездки в Рим. Но на вид он был таким же жизнерадостным и крепким, как и в молодости. Только лишь в бороде, более темной, чем волосы на голове и элегантно подстриженной, появились серебряные прядки.
— Приветствую тебя, приятель, — воскликнул он, обнимая меня. — Но почему же ты не посетил меня сразу по приезду?