Мы подходим к перекрестку. Налево – к набережной, на площадь, где постамент от памятника вождю. Саша идет направо.
– Купи мне мороженое, – вдруг просит она и добавляет: – Деньги-то есть?..
– Найдем, – отвечаю я. Мои губы тянет в улыбку, я кидаюсь к ларьку с мороженым.
– А себе? – спрашивает она, когда я приношу ей самое лучшее.
Я машу рукой, счастливый: теперь моё самое большое удовольствие – любоваться, как она это мороженое съест. А вот как: аккуратно кусает зубами, стараясь не задевать губы, помаду. И языком слизывает, когда течет на руку. Я иду рядом, не в силах оторвать своего искоса-взгляда…
А она, знаете ли, успевает ещё и рассуждать о телевидении, о выборах, о мэрских достоинствах и недостатках. Она ни о чем не спрашивает меня – как будто мы гуляли в последний раз по городу вчера, а не пять лет назад.
– В общем надо кое-что посмотреть вживую и подготовить ему соображения,– заканчивает самый лучший пресс-секретарь на свете, бросает стаканчик от мороженого в урну, достает из сумочки зеркальце и обследует губы и зубы. Я деликатно отвожу глаза, хотя это стоит мне усилия.
– Когда будем смотреть? – спрашиваю без всякой задней мысли.
Она пожимает плечами: да хоть завтра. Мэр будет понукать, торопить, он такой, нетерпеливый.
Я говорю, что подготовлю кассеты, сделаю подборку. Где будем смотреть? Понедельник хороший день в телекомпании. В том смысле, что свободный, на канале выходной, так что без суеты и напряга.
– А может, у меня дома? – выговаривает внезапно мой язык в противоречие только что сказанному.
Саша замирает на секунду, потом пожимает плечами, говорит, что следует созвониться утром, часов в десять, когда уточнится график – её и мэра.
До её дома остается две минуты, и мы подходим к подъезду в полном молчании. На прощанье она протягивает руку, потом почему-то отдергивает – и отворачивается.
Неужели волнуется? – не то со страхом, не то с восторгом думаю я.
И вот уже понедельник, полдень. Я навожу порядок в своей берлоге. Дело, честно признаться, нелегкое. Целый год, наверное, я подступался к генеральной уборке, но воз и ныне там.
Но сегодня у меня есть стимул. Для тех, кто не знает: стимул, по латыни, – это короткая палка для погонки ослов. Таким вот стимулом для меня стал сегодняшний визит высокого гостя. В начале одиннадцатого, волнуясь до того, что сел голос, я позвонил пресс-секретарю. И получил ответ, что следует ждать к двум часам пополудни.
– Надеюсь, у тебя всё готово? – было сказано в завершение, и трубку положили.
Разумеется, у меня – готово. Вчера до поздней ночи я монтировал подборки-нарезки роликов. Мой народ в телекомпании шарахался от меня, яростного и нервного – натянутого струной. И теперь стопа кассет лежит на столе, и мы, два спеца-эксперта, пресс-секретарь и гендиректор телевидения, Саша и я, имеем довольно материала для анализа и предложений нашему шефу-мэру.
Таким образом, славно начинался денек. Однако, взглянув, по примеру литературного классика, окрест себя на просторах своего жилища, я ужаснулся. То есть душа моя крепко уязвилась. Разве можно принимать такого гостя в столь совковых условиях?
Перво-наперво, я взялся за окна, немытые года два. Моего энтузиазма хватило на одно – в комнате, а кухонное отложил на потом. Прошел ревизией по всем углам, полкам и стеклам, а завершил расстановкой по вазам цветов, за которыми слетал на рынок. Скучающие старушки так ласково встретили меня, единственного, что на последние деньги купил у каждой по паре пионов.
Буквально за минуту до срока успеваю умыться и привести себя в порядок.
Пять минут третьего. Звонок. Бегу, отворяю дверь и… Сосед, старик. У него вечно телевизор барахлит. Вот и хочет, чтобы я посмотрел.
– Не могу, старый,– говорю. – Вечером, всё вечером…
– А как же мы сейчас…– бормочет старик. Они со старухой не увидят любимый сериал. Мне жаль их, но тут уж приходится выбирать.
Два пятнадцать.
Я мечусь по квартире, как зверь в клетке, – от двери к окну. Возле двери слух мой обостряется до предела. Вот легкие шаги. Раз, два, три. Мимо. Из окна в сотый раз оглядываю двор. Никого.
Я закуриваю третью сигарету. Руки дрожат. Такого разочарования, такой горечи я не испытывал давно.
Два двадцать пять.
Звонок. На бегу соображаю, что телефон, ударяюсь головой о полку, хватаю трубку.
Это Саша. Она извиняется, голосок у неё смущенный.
Оказывается, у мэра была проблема, но, если ещё можно, она, Александра Петровна, Саша, Сашенька, подъедет…