Что делать мне с этими строчками?
Я разграбила свое тело и сделала из него поэму. Расщепила метр Времени и сломала его гладкий ритм. Я научилась его формам, овладела ими и так стала хозяйкой того, что принадлежит мне по праву. Я – воительница, и вот эпос моего сопротивления.
То, что всего лишь живет, может всего лишь умереть.
Дух ушел из мира. Я боюсь мертвых тел, что селятся вокруг меня, трупов человечества, драных и засиженных мухами. Боюсь зомби-администраторов, зомби-продавцов, зомби-священников, зомби-писателей, их заезженных фраз, языка мертвых, их хобби, принимаемых за страсть, их прихотей мертвых.
Когда все говорят одним говором, поэт уже не может говорить. Богатство языка питается разнообразием. Где нет разнообразия, нет и богатства. Среди мертвых не существует различий.
Ешь те же яблоки; день и ночь – сутки прочь. Читай те же газеты; день и ночь – сутки прочь. Включай телевизор; день и ночь – сутки прочь. Тверди о своей неповторимости одним и тем же голосом. День и ночь – сутки прочь.
Мир – склеп, набитый покойниками. Мертвые не нуждаются в словах, у них нет желаний, которых невозможно удовлетворить аппетитом. Мертвецы, их жадные рты, пусты, их языки вырваны и вывешены на просушку. Высушенный, усохший лепет морга. Запечатанная комната, где изо дня в день мучают и убивают одни и те же старые слова. Они счастливы со своими мертвыми словами. А на те слова, которые нельзя убить, можно не обращать внимания. Словом пренебрегают. Словом невысказанным и не услышанным. Словом непонятным, иностранным на своем собственном языке. Словом, отправленным в ссылку, запертым в ветшающих дворцах прошлого, слава которого померкла а сторонников почти не осталось. Словом, затканным в потертый гобелен, королевским девизом в республике. Словом, которое облачали в роскошные одежды, которому поклонялись. Словом, что шествовало впереди князей, словом власти; Библией и Законом. Словом облагораживающим, коим любой рот посвящался в поэты.
Нежные слова стерлись от частого употребления. Сквернословия смягчились повторением. Сломана волшебная палочка зачарованных слов и самих чар. Слова духовности втиснуты в плоть. Слова плоти обряжены в противные белые платья. Площадная праща лишь мечет и мечет свою брань. Таково наследие мертвых.
Мертвые едут на работу, трутся друг о друга серые руки трупов в разверзнутой могиле, громоздятся штабели в оцинкованных гробах машин, подземки и поездов. Жуткие экипажи раскрашены в яркие цвета – цвета гильотин, их корзин и лезвий, радостные, как сама казнь. Каждый мужчина, каждая женщина восходят на собственный эшафот, опускаются на колени, а их убивают – день за днем. Все подбирают свои отрубленные головы, садятся в метро и едут домой. Некоторые говорят, что работа им нравится.
Время насмехается над ними, но они не слышат. В их ушах лишь спортивные сводки и биржевой индекс «Файнэншл таймс». Время засело у них в грудных клетках и смеется над ними, но язык его древен, и они его не слышат. Время делает свое дело и оставляет рукопись червям.
Почему мертвые отказываются от жизни? Закладывают часы, которые нельзя будет выкупить?
«ПРОДАЕТСЯ: МОЯ ЖИЗНЬ. ПОЛУЧИТ ТОТ, КТО ПРЕДЛОЖИТ САМУЮ ВЫСОКУЮ ЦЕНУ».
Рукопашная между живым и мертвым. Поэт и слово оживляют друг друга изо рта в рот. Поцелуй меня лощиной рта – котлованом, из которого добывают слова, занесенные песками времен. Поцелуй меня лощиной рта, и я заговорю на языках.
Ее поцелуй; ласка или приветствие губами; бильярдные шары, что сталкиваются, катясь; капля сургуча.
Губы ее подобны алым виноградинам – не спелые, всегда манящие. До сбора урожая еще несколько месяцев. Я боюсь морозов, боюсь града, боюсь гнили и ожога. Я боюсь проспать восход солнца. Пусть солнце взойдет. Пусть настанет день, когда она созреет в моей ладони.
Почему я тоскую по другому времени? Почему хочу, чтобы часы шли быстрей, если моя жизнь зависит от того, сумею ли я сдержать руки стрелок. Почему? Я хочу целовать тебя.
Поцелуй меня лощиной рта, зубчатой впадиной желания. Поцелуй меня раздвинутым пространством, ниспровержением пристойности, восстановлением капища честных людей.
Поцелуй меня на зеленом сукне, где я играю тебя, как игру.
Она целует меня. Все слова, что есть, взлетают с ее уст стаей птиц, каркающих небесам. Крылатые машины несутся по всему миру, но дом ее – во мне.
Ее уста лепят слова. Ими она опаляет меня. Ее холодная чистая изложница тает, уступает, и она изливает теплый мед, созревший за долгую ночь.
Слово и поцелуй – одно.
Язык – это секс? Произнеси мое имя – и произнесешь секс.