Такое утверждение не требовало комментариев, и мистер Брекли ничего не сказал.
— Диана, видимо, очень увлечена этим доктором Саксовером, — добавила его жена.
— Как и многие другие люди, — ответил мистер Брекли. — У него солидная репутация среди ученых. Люди, у которых я спрашивал о нем, были просто поражены, узнав, что Диана там работает. А это уже что-то значит.
— Он женат и имеет двух детей. Двенадцатилетнего мальчика и девочку, которой около десяти, — сообщила миссис Брекли.
— Тогда все хорошо. Или ты считаешь, что нет? — спросил он.
— Не будь смешным, Гарольд. Этот человек почти вдвое старше ее.
— Ив самом деле, — согласился он. — Но о чем это мы говорили?
— Как раз о том, что ей сейчас там нравится. Но из ее рассказов, я делаю вывод: это не то место, где такая привлекательная девушка, как Диана, должна запрятать себя надолго.
На это мистер Брекли также ничего не сказал. Он не мог понять, то ли это решение Дианы найти с матерью общий язык ввело Мальвину в заблуждение, то ли женская уверенность, что любая дочь — это прежде всего игрушка, кукла, была просто непоколебима.
Тем временем Диана осела в Даррхаузе. Френсис Саксовер, не обнаружив у нее никаких признаков стадного инстинкта, вздохнул с облегчением. Что же касается окружения, то в Диане было какое-то сдерживающее начало, словно она воздвигала прочную стену, которую каждый по собственному желанию мог рассматривать и как декорацию, и как неотъемлемую часть пейзажа.
— Она вроде бы с нами, и все-таки она не одна из нас, — заметил Остин Дейли под конец ее двухмесячного пребывания в Даррхаузе. — В этой девушке есть что-то большее, чего сразу и не увидишь. У нее есть привычка смеяться не тогда, когда это надо. Раньше или позже она себя еще покажет.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Прошло уже почти восемь месяцев с того дня, как Диана приехала в Даррхауз. Однажды утром дверь в комнату, где она работала, резко отворилась. Диана оторвалась от микроскопа и увидела, что в дверях стоит Френсис Саксовер с тарелочкой в руке.
— Мисс Брекли, — начал он недовольно, — мне сказали, что вы решили присматривать за кошкой Фелицией по ночам. Если это и в самом деле необходимо, в чем я сомневаюсь, ибо она даже не притронулась к вашему угощению, — но если в этом все-таки есть нужда, то, будьте добры, в будущем ставьте тарелку не там, где ходят люди. Я лично уже в третий раз спотыкаюсь о собственную ногу, пытаясь обойти эту тарелку.
— О, простите, доктор Саксовер, — извинилась Диана. — Я, конечно, понимаю, что ее нужно убирать, когда я прихожу. Кошка обычно выпивает молоко. Возможно, это буря, разыгравшаяся прошлой ночью, напугала ее.
Диана взяла тарелку с молоком у него из рук и понесла к столу.
— Я, понятно, буду следить, чтобы… — Диана поставила тарелку и заинтересованно посмотрела на жидкость.
За ночь молоко скисло, и только небольшое пятно примерно с полдюйма диаметром, которое сконцентрировалось вокруг темного ядра, выглядело совсем иначе. Казалось, что там молоко было свежим.
— Странно, — заметила она.
Френсис тоже взглянул на тарелочку, а затем присмотрелся внимательнее.
— С чем вы работали вчера вечером, перед тем как налить молоко? — спросил он.
— С новой партией лишайников. От Макдональда. Ими я занималась почти целый день, — ответила она.
Френсис нашел чистое предметное стеклышко, выловил темное пятно и поместил его на стекло.
— Попробуйте определить, что это такое, — предложил он.
Диана положила стекло под микроскоп. Френсис рассматривал переплетения серо-зеленых листочков под другими покровными стеклами.
— Это из той партии, — пояснила Диана, показывая на кучку сухих веточек, по краям которых виднелись желтые пятнышки. — Пока что я назвала этот лишайник “Лихенис Имперфектус Тертиус Монголенсис Секундус Макдональди”.
— Неужели? — удивился Френсис.
— Знаете, — сказала она, оправдываясь, — это не так просто. Почти все лишайники так или иначе являются “имперфекти”, а это уже третий такой из партии Макдональда.
— Ну, ладно, — согласился Френсис. — Но мы должны помнить, что название это временное.
— Антибиотик, как вы считаете? — спросила Диана, всматриваясь в пятно.
— Возможно. Многие лишайники обладают свойствами антибиотиков, так что это вполне возможно. Сто против одного, что этот антибиотик не полезный. Но все же не стоит пропускать такую возможность. Я заберу его и проверю, а потом дам вам знать.
Он взял пустую колбу, наполнил ее лишайником, оставив на полу под накидкой еще полкучи. Потом повернулся, собираясь выйти. Но не успел он дойти до двери, как голос Дианы остановил его:
— Доктор Саксовер, как сегодня чувствует себя миссис Саксовер?
Когда Френсис снова повернулся к ней, он выглядел уже совсем другим человеком, словно с его лица упала маска, под которой он скрывал отчаяние. Он чуть заметно покачал головой.
— В больнице сказали, что сегодня утром она была довольно бодрой. Надеюсь, это правда. И это все, что они могут сказать. Она же ничего не знает, понимаете? Она все еще уверена, что операция прошла удачно. Я думаю, так лучше.
Он отвернулся и вышел, прежде чем Диана успела что-либо сказать.
Каролина Саксовер умерла через несколько дней. Френсис был в трансе. Приехала его вдовая сестра Ирен и взяла на себя ту часть домашних забот, которыми занималась Каролина. Френсис почти не замечал сестры. Она попыталась уговорить его уехать на какое-то время, однако он не захотел. Две недели или чуть более того он слонялся по дому, как тень. Казалось, что душа покинула его тело и пребывала где-то в другом месте. Потом он заперся в своей лаборатории. Сестра посылала ему туда еду, но он часто даже не касался ее. Он почти не выходил оттуда несколько дней. Его постель оставалась нетронутой.
Остин Дейли, который чуть ли не силой вломился туда, рассказал, что Френсис работает, как безумный, причем над несколькими проблемами одновременно, и уверил всех, что это закончится нервным расстройством.
В тех редких случаях, когда Френсис появлялся за столом, он вел себя так отчужденно и сдержанно, что дети даже пугались его. Как-то после обеда Диана натолкнулась на рыдающую Зефани. Сначала она попыталась успокоить девочку, а потом забрала ее в лабораторию и позволила поиграть с микроскопом. На следующий день, в субботу, она взяла ее с собой на прогулку, почти за двенадцать миль от дома.
Тем временем Остин прилагал все усилия, чтобы жизнь в Даррхаузе не останавливалась. К счастью, ему были известны несколько проектов Френсиса, и он смог развернуть работу над ними. Изредка ему удавалось заставить Френсиса подписать тот или иной документ. И все же в Даррхаузе появились признаки упадка, персонал начал беспокоиться.
Но Френсис не сломался. От этого его, очевидно, спасло воспаление легких, которое он перенес достаточно тяжело. Но когда Френсис начал понемногу набираться сил, оказалось, что его душевная боль уже утихла, и он начал постепенно возвращается в нормальное состояние.
Но теперь его нормальное состояние стало уже немного другим.
— Папа сейчас спокойнее, чем был раньше, — говорила Диане Зефани, — он более ласковый. Порой это доводит меня до слез.
— Он очень, очень любил твою маму. Наверное, он почувствовал себя страшно одиноким без нее, — сказала Диана.
— Да, — согласилась Зефани, — но он теперь может говорить о ней, а это уже куда лучше. Он любит о ней рассказывать, даже когда это причиняет ему боль. Зато очень много времени проводит просто так, сидя и обдумывая что-то, тогда он совсем не грустный. Как будто что-то вычисляет в уме.
— Видимо, так оно и есть, — проговорила Диана. — Ты не знаешь, сколько нужно расчетов, чтобы работал Даррхауз. А дела немного пошатнулись, пока он болел. Так вот, сейчас он именно о том и думает, как побыстрее все наладить.