— Сегодня ведь новый набор в Академию, гольфреец? У той женщины муж собирается туда. Интересно, сколько он там продержится?
Ее голос звучал насмешливо. Будто, она знала то, о чем никто еще не догадывался. Превосходство. Вот что было в ее тоне. Жаль только, что такая как она, не стоит даже краткого ответа.
Я продолжал отдаляться, не обращая внимания на старушечий хриплый смех, который оставлял позади. Смех сменился кашлем, и это вызвало во мне отвращение к ней еще больше.
После отдаленной части Реддила был округ Румпеля. Неописуемо красивое и оживленное место. Здесь повсюду были растения и кипела насыщенная жизнь. И это гораздо отличалось от улиц Реддила, ведь там, в основном обитали довольно сомнительные люди. И я.
За округом Румпеля был Реджинальд. Там и находилась Гольфранская Академия, названная в честь Сайга Гольфрана. Улицы Реджинальда были центром нашего города — Роуланда. Сам город был разделен на несколько частей: Реддил, Румпель, Реджинальд и следующий за ним Редлей. В честь братьев-основателей. Наша страна была пропитана символизмом. Каждый город, улицы, округи — названы в честь определенного человека. Обычно ими были те люди, которые нравились королю, и из этого следует то, что все они были насквозь пропитаны алчностью, обманом и подхалимством. Не думаю, что хоть кто-то из этих людей был достоин того, чтобы о нем помнили.
Гольфранская Академия возвышалась в центре Реджинальда, излучая своим видом силу и власть. Академия — второе лицо короля. Возле здания было много людей, которые столпились недалеко от входа.
Сегодня день набора.
Академия пополняет свои ряды. Десятки людей от четырнадцати до тридцати лет вполне могут стать потенциальными солдатами. Только для этого им нужно пройти отбор.
Из ста претендентов максимум двадцать смогут пройти дальше. Некоторых отсеют, другие же вряд ли вновь вернуться домой.
Не смотря на это желающих было больше с каждым разом. Ведь гольфрейцам хорошо платят. И это единственное, что привлекает народ.
Не смотря на храбрость (или отчаянность) будущих рекрутов — их семьи провожали родных со слезами на глазах, а некоторые даже закатывали истерики. И это не особо нравилось гольфрейцам, которые были расставлены по периметру в роли наблюдающих за порядком. Я поежился, проходя мимо ребенка, который плакал навзрыд. Его лицо было мокрым от слез, а глаза красными от того, что мальчик постоянно тер их грязным рукавом. Мама мальчишки стояла рядом, прижимая дитя к себе. Лица ее я не видел, ускоряя шаг, чтобы быстрей уйти от этой картины, которая надолго поселится в моей голове. Именно из-за этого я и ненавидел этот день. Слишком много слез, слишком много слов и печальных улыбок. Слишком много всего.
Когда я уже почти дошел до главных врат, передо мной выбежала маленькая девочка, хватая меня за руку. Одета она была в штаны и старую кофту, которая была больше на несколько размеров. Из-за этого она казалась еще меньше, чем была на самом деле.
— Вы ведь гольфреец, дядя, вы гольфреец?
Ее голос слегка дрожал, но девочка держала голову прямо, противореча эмоциям внутри себя. Замявшись, я остановился возле ребенка. Либо эта девчонка была храбра, либо неимоверно глупа. Не думаю, что кто-либо из гольфрейцев позволил бы так к себе обращаться, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться. Большинство из солдат считали себя выше остальных людей. И особенно выше людей из Реддила.
Девочка все еще сжимала мою руку, отказываясь отступать. Я присел на корточки, оказываясь на одном уровне с ребенком. Почти сразу я заметил ее слегка помутненные глаза.
— Кто ты? — голос звучал хрипловато, наверное, потому что это первые слова, которые я сегодня произнес.
— Мой братик, он должен был быть там. Он поступил, — голос девочки был надломлен, она была на гране слез. И все равно, она стояла передо мной, пытаясь выглядеть сильнее, чем кажется.
Стоит ли расстраивать ребенка, говоря, в какой ад попал ее брат, если вообще попал. Не думаю, что он сумел пройти отбор. И если он был мал и неопытен, то наверняка уже мертв, только родители не сумели сказать об этом ей.
— Тебе нужно возвращаться к родным, нельзя гулять одной.
Девочка настойчиво удерживала меня, ей не хватало сил уйти. Я знаю, каково это. Много лет назад я практически был на ее месте. Взрослые часто думают, что их дети — невинные слепые существа — совершенно не замечают ничего вокруг, верят только словам родных и свободно заглатывают ложь, которую они им посылают. Это не так. Я все видел, слышал, знал. Нельзя утаить от ребенка целый мир. Особенно, если этот мир разрушен. Эта маленькая девочка знает правду, я вижу это по ее помутненным глазам. Она знает, что ее брат мертв, но продолжает хвататься за спасительную ложь, которую непременно наплели ей родители. Они хотят ее защитить, но совершенно не подозревают, что этим отделяют ее хрупкой стеной от боли и отчаяния нашей страны, отворачивая ее в другую сторону. Но когда эта стена рухнет — будет еще сложнее.