Теперь меня заметили все.
Рыжеволосый парень, что привлек внимание ко мне и сам нахмурился от громкости своих слов и сейчас выглядел так, будто ему неловко. Он оглянулся на остальных, дожидаясь пока на их лицах появится тень узнавания и понимания. Но этого не произошло. И поэтому парень снова ко мне повернулся.
Я ожидала, что он начнет мне что-то говорить, но слов видимо он не находил. Пытливая тишина затянулась.
— Ты та девушка, что привели патрульные.
Вперед выступил другой гольфреец. Его одежда, как и у меня, была в беспорядке а следы крови засохли на рубашке. На оливкового цвета штанах зияли дыры от порезов, кровь темными пятнами пропитала и их. Сбоку у всех гольфрейцев были клинки, и только у этого солдата он был окрашен в кровавые краски. А еще был песок. Он прилип к клинку, затупляя острые концы. Почему этого никто не видит?
Мне начинает казаться, что это преследует меня не просто так.
Даже в темных волосах гольфрейца отсвечивали золотистые песчинки.
Кровь и золото.
Я отвела взгляд.
Вопроса не было, было утверждение и потому не нуждалось в ответе. Незаинтересованные взгляды гольфрейцев исчезли и теперь меня насмешливо рассматривали. Возня и разговоры стихли.
Рыжеголовый гольфреец стоял рядом с другом, но больше они не сказали ни слова. Только сейчас я осознала, что уже видела этих двоих. Это благодаря им я смогла покинуть академию. Но о той ночи я помню смутно, после зелья травницы все в голове смазалось. Как невысохшие краски мои воспоминания стерлись чьей-то рукой.
— И что эта малышка тут делает?
Вопрос прозвучал позади рыжеволосого гольфрейца. Секундой спустя передо мной возник мужчина. Его глаза омерзительно прошлись по мне с ног до головы.
— Я думал она уже давно сгнила в тюрьме.
— Жалко сгнивать такому телу, — подхватив слова, засмеялся другой солдат.
Сейчас я жалею, что на бедре не ношу такое же оружие, как у остальных. Даже трость, с которой я билась недавно на арене, пришлась бы кстати. Все бравады о чести, благородности и силе гольфрейцев о которых рассказывали нам во время боя, теперь казались мне смешными.
Благородство не выражалось в пошлом взгляде и грязных словах. Это и есть вторая сторона Гольфранской академии. Ложь прикрыта пылкими речами, большими возможностями и красивой оберткой.
— А она неразговорчива, — протрещал солдат. От его близости хотелось скрыться как можно дальше.
Не дождавшись от меня ответа, он скривил губы. Грубая рука поднялась к моей щеке, и явное отвращение проступило на моем лице. Мои руки действовали быстрее, чем я могла осознать это. Я потянулась к ноге солдата, ловко вытаскивая из ножен клинок и приставляя его к горлу.
Мимолетное удивление читалось на лице мужчины. Если бы он воспринимал меня всерьез, то уверена, что я не смогла бы даже приблизиться к нему. Несмотря на свое поведение, он выглядел куда сильнее, чем я. И нельзя забывать, что он гольфреец. Его бы здесь не держали, если бы он не мог справиться с какой-то девчонкой.
Мужчина медленно растянул губы в улыбке, обнажая зубы. Он лучше притворится, что его забавляет моя выходка, чем покажет остальным злость, вспыхнувшую в глубине глаз от того, что я застала его врасплох.
Кто-то из гольфрейцев пронзительно засмеялся, но я не решилась посмотреть, кто это был. Если отвлекусь, то солдат выхватит свой клинок. И одни боги знают, что он со мной сделает.
— Никогда не ведись на красивые глазки, — смеялся кто-то позади.
— Точно, — подтвердил гольфреец. Острое лезвие клинка касалось его кожи, и на горле появилась алая полоска с выступающими теплыми каплями крови. Но мужчина вел себя так, словно это он держит меня в ловушке. Он внимательно разглядывал мои раны, оценивая повреждения, взор остановился на грязной форме. — Может, стоит преподать урок новобранцу?
Слова вырвались насмешливой издевкой. В следующую секунду гольфреец выбил оружие из моих рук, больно заламывая руку. Но когда тьма и умиротворение стали подноготной моего существования, то любые чувства начинают восприниматься с восторгом.
Рывком я вырвалась из захвата. Правая рука горела, сотни пылающих игл впились в кожу.
Люди слабые и ранимые. Они боятся боли, боятся чувствовать ее и испытывать. Человек никогда не станет по-настоящему сильным, если не переборет этот страх. И навсегда останется лишь хрупким хрусталем, что возможно разбить, упустив его из рук.
И никто не может себе представить что будет, если перестать этого боятся и принять.