- А, привет, - она на мгновение оторвалась от своей книги. - Спасибо.
Когда он поставил перед ней заказ, она снова улыбнулась ему:
- Круто, что ты подрабатываешь, - сказала она, протягивая ему деньги. - Это здорово.
- Правда? - искренне удивился он.
- Ну да, - она пожала плечами.- По крайней мере, ты не клянчишь у родителей деньги на новую Sega.
И, хихикая, она отошла к столику, где ее ждала стайка подруг.
'Да, Бет, это здорово. Но, пригласи я тебя на свидание, ты бы все равно выбрала меня, а не парня с машиной, пусть и родительской? Я не думаю. Хотя, может, мне и стоит попробовать.'
После конца смены Адриан всегда проезжал по району на велосипеде. Осень выдалась теплой, и ему нравилось слушать шелест листьев под колесами. Раньше, когда ему было лет 6 или 7, его отец катался с ним. Отец нарочно не ехал слишком быстро, а если Адриану удавалось обогнать его, отец хватался за сердце и кричал: 'Притормози, гонщик, я не успеваю за тобой!'
Его отец все обращал в шутку. Даже если Сабина злилась на него, он изображал обморок, картинно закатывая глаза и медленно оседая на пол. Адриан хихикал, Сабина еще больше кипятилась, а его отец, уже лежа на полу, открывал один глаз, громко шептал 'Я почти умер' и опять закрывал его. Потом он начинал щекотать ноги жены, и она уже не могла сердиться на него, а Адриан наваливался сверху и тоже начинал хохотать.
В последний раз он лежал вместе с отцом в больнице, под гул и писк многочисленных машин, отвечающих за поддержание его угасающей жизни.
- Опухоль мозга, а? Ну и черт с ней. Ты же молодец и будешь приглядывать за мамой?
Адриан прячет лицо на груди отца, а тот неловко гладит его дрожащей рукой по волосам.
- Эй, дружище, - тихо зовет его отец в последний раз, - главное в этой жизни - никогда не киснуть, понял? Делай все, что тебе нравится, и плюй на остальных. Хотя, если ты вдруг решишь пойти в балет, на небесах мне придется сказать, что я умер от огорчения, а не от рака, понял?
Адриан тихо смеется сквозь слезы. Его папа даже уходил с улыбкой.
- И вот еще,- вдруг добавляет отец, - не задавай вопроса 'почему'. Ведь им там, наверху, тоже нужен свой клоун, верно?
Таким Адриан и запомнил отца, вечно улыбающимся и полным жизни. Странно звучит, что на смертном одре он был полон жизни, но это было именно так: он не был похож на живой изможденный труп, который устал ждать, он был обычным и слегка утомленным мужчиной, который просто прилег отдохнуть.
Листья под колесами приятно шелестели, и Адриан почти не заметил, как на улицы опустились сумерки. Пора было ехать домой, мама уже, наверное, заждалась.
***
Я сидел над письмом минут двадцать прежде, чем написал первую строчку. Я понятия не имел, о чем писать этому мальчишке. Наверное, будет правильным начать с его вопросов.
'Эй, дружище,
Спасибо за твое письмо. У нас тут один песок и песок, на сколько глаз хватит, так что твои письма не дают мне скучать.
Я не видел иракцев, но, будь уверен, они стремные. Я стреляю из М16A2, но у меня еще есть пистолет. Крутые штучки, будь уверен.
Да, я буду рад увидеть твою маму (и тебя), так что шли фото. Ты молодец, что читаешь, я тоже много читал, когда мне было 15. У меня даже сейчас с собой есть пара книг. Мне нравится 'Дон Кихот'. А еще, я думаю, что журналист - это клево. Не бросай эту идею.
И, парень, слушай. Лучше оставайся с мамой. В корпусе много тех, кому нечего терять. А у тебя, судя по твоим словам, замечательная мама. Цени это.
Твой друг,
Марк'.
***
Итак, вот он я. Стою на желтых следах и считаюсь морским пехотинцем США. Нам только что сказали, что мы должны испытывать гордость, но пока все, что я чувствую, так это желание вздремнуть.
Я устал и перенервничал. Инструктор Эмберли ходит перед нами и держит приветственную речь. Правда, это больше похоже на матерную тираду с вкраплениями патриотизма, но ему виднее. Затем он обучает нас стойке смирно. Это кажется нетрудным, но кое-кто не справляется и выглядит неуклюже. Я оглядываю моих новых товарищей и понимаю, что вляпался.
Ни один из них не похож на бойца. Здоровяки-охотники за острыми ощущениями, несколько человек просто озираются с потерянным видом, некоторые похожи на случайно зашедших сюда по ошибке студентов. Как я не старался, я не мог разглядеть ни в одном из нас потенциального героя, получателя 'Серебряной Звезды'. Я не видел волевого взгляда, гордой осанки, уверенных движений. Рядом со мной стояла кучка 'верблюжьего дерьма', как сказал бы инструктор. Мы были ничем и никем.
После того, как из наших голов сделали горшки, нам выдали оружие и снаряжение. Раньше я стрелял только на ярмарках в тире и то мазал через раз. М16А2 в моих руках смотрелась внушительно и нереально. Я чувствовал, будто мне ее дали подержать на время, пока реальный владелец оружия отошел. Судя по взгляду парней, стоящих рядом, они испытывали те же чувства.
Один из них, безымянных и новоиспеченных джархедов, наклонился ко мне и сказал:
- Черт, надеюсь, я просто буду стоять в карауле у какого-нибудь посольства.
Конечно же, я слышал, что, помимо военных действий и выполнения своего прямого назначения, многие могут вытянуть счастливый билет, и их определят на охрану государственных объектов. Для парней, которым было, что терять, которые не хотели рисковать своей шкурой, но которые хотели зваться военнослужащими, это было идеальным решением их проблем. А мне было наплевать. Что я мог потерять? Разве что свою жизнь. Хотел ли я умереть? Нет. Был бы я против, если бы мне пришлось умереть в бою? Вряд ли. Так что еще тогда, держа в руках свою винтовку, я подумал: если мне скажут идти в бой и стрелять из этой штуки, я именно так и поступлю, только обучите меня, как стрелять так, чтобы не умереть первому.
Тем не менее, тренировочный лагерь давался мне очень нелегко. Я знал, что будет трудно, но не ожидал, что настолько. Если я скажу, что тренировочный лагерь не показался мне чертовым адским пеклом, я совру. В конце концов, я никак не мог быть готов к нему: я вырос в нормальной семье, у нас был дом со всеми удобствами, я привык принимать душ дольше, чем пару минут, и привык, что иногда можно оставлять кровать неубранной.
В лагере все было по-другому, но все это случилось слишком неожиданно и обрушилось на наши свежебритые головы, как лавина. За малейшую провинность инструктор Эмберли был готов снять с нас кожу живьем, и мы часто получали от него многочисленные тычки, удары и море ругани. Если хоть у кого-то из отряда подушка лежала на койке недостаточно ровно, часто приходилось отдуваться нам всем. Если кто-то собирал винтовку недостаточно быстро, мы все спустя пару секунд оказывались на полу и отжимались, сквозь зубы проклиная того, у кого 'руки из задницы'.
Это было дико - я был домашним мальчиком. Не неженкой, но уж точно не привыкшим к такого рода штукам. Отец никогда не повышал на меня голос, а наш инструктор каждый раз брызгал слюной в мое ухо. Короче, никто из нас не оказался готов к такому.
***