— Я уже говорил и повторяю это снова: ничего не выйдет, я не могу подключить кислород к двигателям.
— Что значит не можешь? — вспылил Сэм. Там есть топливопровод, нужно перевести его на сообщение с баллонами.
— Кислородная система жизнеобеспечения во всех нормальных шаттлах замкнутого типа…
— Ты что, ни разу не смотрел чертежи? — удивился штурман. — Тоже мне механик! У этого какие-то криворучки сделали сообщающимися все системы челнока.
— Я не такой идиот, чтобы вообще до такого додуматься! Но сейчас это нам на руку.
— Сколько времени у тебя займет подготовка? — спросил Сэм. Он то и дело поглядывал на экран. До операции оставалось три минуты. Надежда оставалась лишь на то, что на «Оксе» догадаются еще немного задержаться.
— Минуты две, — после короткой паузы ответил механик и прокомментировал: — Ввожу параметры перевода.
Сэм обессиленно снял шлем, дал знак штурману тоже это сделать. Калеб последовал примеру командира и посмотрел вопросительно на того. Была такая привычка у пилота обсуждать со штурманом, как лучше поступать в безвыходных ситуациях.
— У нас нет этих двух минут! — без обиняков прямо и спокойно сказал Сэм. — Вопрос лишь в том, что выбрать: риск или риск еще больший, надеяться на проницательность командования или взлетать самим и подключать кислород уже во время полета.
Штурман помолчал с секунду, пристально взглянул на монитор, после чего медленно и неуверенно ответил.
— Я бы, конечно, предпочел ждать. Такие процедуры в воздухе еще ничем хорошим не заканчивались, но все же… Смотря на ситуацию объективно, нужно взлетать. Едва ли кто-нибудь на «Оксе» догадается о задержке, ведь связи нет, а это значит, что, если мы выбились из графика, либо нас сбили, либо мы опаздываем. В любом случае, давать нам отсрочку — опасность, несравненно большая, так что я за взлет.
Сэм кивнул, будто иного и не ждал, надел шлем. Защелкали переключатели тумблеров, загудели моторы, по шаттлу разнесся голос пилота, сообщавший:
— Внимание, говорит командир спасательного судна. Мы взлетаем. Убедительная просьба: пассажирам пристегнуть ремни безопасности и ни при каких условиях не вставать!
В машинном отделении — переплетения трубопроводов, баллонов и вычислительных машин. Механик, стоя у консоли управления, издал удивленный возглас и, поливая пилота отборной руганью, закричал, что еще не закончил, что это до добра не доведет, и вообще об идиотизме ситуации. Но Сэм словно оглох, он не слышал или не хотел слышать возмущенных воплей механика, также внимания не обращал на них Калеб. Двигатели гудели все громче, и, наконец, звук от их работы начал переходить в неумолкающий ни на секунду рев. Тогда штурман разомкнул уста и произнес:
— Орел-1, вышли на стартовую мощность, курс проложен, установка сама начнет в нужный момент торможение.
— Вас понял, Орел-2, выводите на полную.
— Полную? — впервые штурман задал неуместный вопрос.
— Да, на полную.
— Есть.
Шаттл, недавно стоявший на асфальте прочно и незыблемо, выпустил из двигателей четыре двухметровые струи фотонов, пылавших ярко-белым.
Челнок быстро и порывисто взвился ввысь, уничтожая нещадным пламенем остатки дорожного покрытия и зданий. Каждого, сидевшего внутри шаттла, нещадно тряхнуло. Толчок разбудил и мирно дремавшего Куохтли, подбросив его с кресла и остановив лишь в миллиметре от потолка, только ради того, чтобы швырнуть на пол, а потом с неистовой силой вновь впечатать в кресло. Челнок, зависнув уже над самым куполом, рванулся к кораблю, но уже изрыгая ярко-желтые с алым отливом струи горящего кислорода. И в то время, пока шаттл разгонялся, последние для космопорта и первые для поселения 6505 лучи маленького и холодного солнца заливали улицы. Но то были последние лучи, проникавшие через крохотную щель в молибденовой скорлупе, которая спустя пару секунд закрылась окончательно, погрузив космопорт во мрак.
В этот же самый момент внизу, глубоко под асфальтом и бетоном в переплетениях механических конструкций, термоядерный реактор космопорта, раскалившись докрасна, потерял стабильность магнитных полей и, уже не в силах удержать плазму, разлетелся на куски, расплавился. В месте подземного взрыва содрогнулись здания. Повстанцы, даже не задумываясь о природе этого явления, бросились в разные стороны от поля, закипавшего асфальта и бетона. В месте взрыва покрытие вспухло, как огромный волдырь, и, не выдержав колоссального напора десятков тысяч атмосфер и звездных температур, прорвалось. В пространство космопорта вылилось кипящее море плазмы, уничтожая все на своем пути в термоядерной реакции, поджигая гремучую смесь водорода с воздухом, сводя на нет атмосферу купола. Взрывная волна прокатилась по космопорту, сбивая с ног людей, переворачивая немногочисленную технику, и разбилась о молибденовый купол и незримую преграду энергощитов космического флота. За ними, укрывшись в кораблях, величественных и неприступных даже перед могуществом стихии, люди, чуя всем своим естеством силы, запредельные для их понимания, но сражающиеся на их стороне, не ликовали, не радовались победе, они так же, как те, за куполом, содрогались. И, несмотря на вражду, сочувствовали тем, кто остался за энергощитом. Такой смерти не заслуживал никто и никогда. Гуманизм — величайшее из человеческих стремлений — вдруг бесследно исчез, и осталось то, что человек и есть, — жестокое существо, чей налет цивилизованности готов сойти в любой момент, осклабив истинную натуру в ужасающей улыбке.