— Ну, негодяй, — сказал ему тогда Мулей-Измаил, — признаешь ты твоего отца?
Сказав эти слова, он взял ружье и убил палача, который изуродовал его сына. Несмотря на свои страдания, Могамет не мог не упрекнуть отца в страшной непоследовательности государя, равно убивающего того, кто отказывается и кто соглашается исполнять приказания.
Изуродованные члены несчастного принца окунули в жидкую смолу, чтобы остановить кровотечение, и султан, орошенный кровью своего сына, приказал своим стражам отвести его в Мекинес; несчастный умер через тринадцать дней после страшных мучений. Отец, терзаемый угрызениями совести, чтобы загладить свое преступление насколько возможно, воздвиг ему богатый мавзолей. Но потомство сохранило мрачное воспоминание об этом варварском поступке.
Внук этого самого Мулея-Измаила Аршид был сумасшедший, находивший наслаждение в самых бессмысленных жестокостях.
Однажды один из его каидов расхваливал в публичном заседании мудрость повелителя правоверных и говорил, что в его царствование все дороги так же безопасны, как и ограда того судилища, где султан в эту минуту оказывал правосудие.
— Как ты можешь это утверждать? — сказал ему Аршид резким тоном.
— Эмир! — отвечал каид, — сегодня утром, когда я шел к тебе, я нашел мешок с орехами, до которого не дотронулся никто…
— А почему ты знаешь, что в мешке были орехи? — продолжал император.
— Я дотронулся до него ногою, — ответил каид.
— Пусть ему отрубят ногу в наказание за его любопытство, — тотчас приказал султан.
Аршид часто повторял:
— Мои подданные не имеют другого права на жизнь, кроме того, которое я им даю, а я не имею большего удовольствия, как убивать их самому.
Однажды пьяный еврей нечаянно вошел в мечеть; чтобы избегнуть смерти, он изъявил желание сделаться мусульманином; но на другой день имел неблагоразумие передумать; губернатор Феца, где это происходило, немедленно дал об этом знать султану, который ответил:
— Пришлите мне голову этого еврея в мешке, наполненном солью.
В другой раз он убил двух марабутов, выдававших себя за святых:
— Вы не святые, — сказал он им, — вы самозванцы и, пользуясь суеверием народа, пришли сюда шпионить.
При этих словах он выстрелил в каждого из ружья и поверг их мертвыми к своим ногам.
Один почтенный сантон сказал ему однажды, что его образ жизни противен закону Магомета.
— Пророк, — прибавил он, — приказал мне сам прийти к вам с этими увещаниями от его имени.
— А святой пророк, — спросил Абдаллах, — сказал ли тебе, как я тебя приму?
— Он сказал мне, — ответил сантон, — что вы будете тронуты тем, что я вам скажу, и извлечете из этого пользу.
— Пророк обманул тебя, — сказал султан и убит сантона из ружья, не позволив даже похоронить.
— Бросьте его на улицу, — сказал он своим придворным, которые спрашивали его, что делать с трупом, — это пища для шакалов и собак.
Один каид, виновный в неповиновении, приехал в Мекинес умолять императора о милосердии; Аршид велел отрубить ему голову, а потом приказал пригласить на обед офицеров, провожавших этого каида, и положить на блюдо эту голову еще в крови, чтобы запечатлеть в их памяти наказание, которому он подвергал мятежников.
Начальник его черной гвардии принял сторону Мулея-Могамета, соперника, оспаривавшего у него престол, был побежден и укрылся в мечети, пользующейся: правом неприкосновенного убежища.
Солдаты умоляли об амнистии своему генералу, и султан даровал это прощение клятвенно, но с одним условием, — что он приедет повергнуться перед ним ниц и покаяться.
Генерал, не вполне полагаясь на слово своего повелителя, согласился выйти из своего убежища не иначе, как завернувшись в святой покров, который делал его таким же священным для всех, как если бы он не выходил из мечети. Он явился к императору в этом одеянии. В ту минуту, когда он распростерся перед Аршидом, султан почтительно поцеловал покров и, быстро сорвав его с плеч генерала, воткнул свое копье в тело несчастного.
Другой султан Мулей-Ахмет не имел препровождения времени приятнее, как сажать на кол своих министров, офицеров или слуг, и сопровождал это жестокое зрелище, на которое приглашал своих приближенных, самыми отвратительными шутками.
Среди всех этих гнусных личностей, едва найдется одна или две, которые могут не подвергаться осуждению потомства. Мулей-Солиман, современник Наполеона, заставляет несколько забывать все преступления своих предшественников.
Благодаря искусной и примирительной политике, он сохранил мир в своей империи среди самых трудных обстоятельств и борьбы, заливавшей кровью Европу более четверти столетия.
Напрасно Наполеон несколько раз старался заставить его нарушить нейтралитет, — он отвечал с величайшей твердостью:
— Я никогда не отступлю от нейтралитета, которого держусь относительно всех христианских государей.
Это был не только лучший государь царствующего дома нынешних шерифов, но и всех династий, оспаривавших марокканский престол.
Лицо его носило отпечаток доброты, и он всегда строго согласовывал свое поведение с законами пророка; и ничто в его поступках и в его наружности не отличало его в религиозных церемониях от самого смиренного из его подданных. Он был чрезвычайно воздержан и довольствовался пищей, приготовляемой для его солдат.
Его последний поступок был согласен со всей его жизнью. Он вступил на престол только потому, что его брат Хишем, почти идиот, был неспособен к правлению. Почувствовав приближение кончины, он прямо объявил, что занимал престол только временно и что корона по праву принадлежит Абдер-Раману старшему сыну его брата.
В царствование этого последнего государя, Марокко выдержал войну с Францией за покровительство, оказываемое Абд-эль-Кадеру, явившемуся туда проповедывать священную войну и набиравшему там войско, чтобы начать опять борьбу в Алжире. Эта война началась бомбардированием Танжера и Могадора и кончилась поражением при Исле, уничтожившим навсегда надежды знаменитого алжирского агитатора.
Абдер-Раман личность вовсе не воинственная; он наследовал мирные чувства своего дяди и любил иностранцев; он никогда не сердился на французов за свое поражение и всегда принимал их при своем дворе с особенным почетом.
Таковы исторические, этнографические и анекдоти-ческие подробности, которые можно было собрать об этой стране, столь близкой к Европе по своему географическому положению и столь далекой от нее по своим нравам. В ней наши путешественники жили два года для успеха планов эль-Темина, изучая арабский язык, привыкая, посредством экскурсий, к великой пустыне, стараясь хорошенько узнать все обряды мусульманской веры, носить одежду сагарских кочевников, загорая от жаркого климата — словом, приготовляясь всеми возможными способами к своей экспедиции в Песчаный Город.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЕСЧАННЫЙ ГОРОД. — ТАЙНА ЭЛЬ-ТЕМИНА
ГЛАВА I. Караван
Два года, которые еще оставались по приезде доктора для срока, назначенного эль-Темином, прошли. Эль-Темин почти не выезжал уже из Квадратного Дома; уже несколько месяцев он проводил время в продолжительных совещаниях со своими друзьями; приближалась минута принять энергичное решение. Барте торопил каждый день; это продолжительное ожидание чрезвычайно волновало его.
— Любезный друг, — часто говорил ему эль-Темин, — я поклялся, что мы все вернемся здравы и невредимы из этой безумной экспедиции; не осуждайте же меня за то, что я принимаю всевозможные меры; к чему бросаться туда очертя голову? Мы рискуем оставить там наши кости, и тогда наша клятва не будет исполнена…
Молодой человек обыкновенно соглашался с этими доводами, исполненными здравого смысла, потому что он не обманывал себя насчет успеха экспедиции, предпринятой необдуманно. Несмотря на это, он, если бы был один, давно уже отправился бы в Тимбукту.