— Ну вот и все, — говорил он, пока сандалии наших преследователей топтали землю прямо перед самыми нашими носами. — Вот мы и приехали. Какой идиотский конец.
— Нечего ныть, — сказал я. — Мы выберемся, не переживай. А как только выберемся, отправимся в Африку.
— В Африку?
— Надо было двинуть туда еще несколько лет назад, — сказал я. — Чудесное место, как ни посмотри. Прекрасный климат, красивые города, повсюду груды денег, а люди перекормленные и тупые. За пару лет можно заработать достаточно, чтобы удалиться от дел.
— С чего ты так решил? — спросил он.
— О, я просто не затыкаю уши. Помнишь ту винную лавку в Массилии, где ты отравился оливками? Так вот там были двое испанцев, только сошли с корабля из Киренаики. Они прямо заливались, как там здорово, и как просто иметь дело с доверчивыми сильфиеводами. Ты знаешь вообще, что девять десятых сильфия в империи произрастает в Киренаике?
Он покачал головой.
— Не уверен, что вообще знаю, где эта твоя Киренаика.
— А должен бы, — сказал я. — В свое время она принадлежала тебе.
— Может быть. Но ты прекрасно знаешь, что в те дни я никуда не ездил. В любом случае, это бред. С чего ты взял, что в Африке дела пойдут лучше, чем здесь? Ты же мне говорил, что сицилийцы доверчивы, но им не понадобилось много времени, чтобы нас раскусить.
Я вздохнул.
— Ладно. Если тебе не нравится Африка, есть и другие места. Например, Лузитания. В Лузитании полно огромных серебряных рудников.
— Не сомневаюсь, — мрачно ответил он. — И если мне хватит дурости тебя слушать, мы в одном из них и окажемся, с киркой, ломом и половиной каравая в день на двоих.
— Не надо так. Знаешь, в чем твоя проблема?
— Да. Скверные люди втянули меня в дурные дела.
— Твоя проблема в том, — продолжал я, — что ты эпикуреец. Ты не понимаешь, что все — это части обширного плана, и каждая маленькая деталь была проработана и воплощена в камне за многие века до твоего рождения. Если бы ты был стоиком, как я, ты бы сообразил — что бы мы не делали в прошлом, мы бы все равно оказались здесь и сейчас. Важно не то, что происходит, важно, как ты на это реагируешь. Это означает, — объяснил я, — что ты должен быть спокойным и собранным и не обоссываться всякий раз, когда мы попадаем в трудную ситуацию.
Не сомневаюсь, у него уже был приготовлен какой-нибудь мрачный ответ, но выдать его он уже не успел, поскольку как раз в этот момент солдаты обнаружили нас и побудили вылезти из-под стола, тыкая копьями в ноги.
Я говорил ему, что нечего бояться, что магистрат нас узнает, и был прав. Тот едва взглянул на нас. Он выслушал речь обвинителя и вынес приговор — для вас, может, это и нормальный способ отправления юстиции, но никак не для меня.
— Пятнадцать лет в каменоломнях, — сказал он. — Следующее дело.
Ну вот, сказал я Луцию Домицию, могло быть гораздо хуже. Я был уверен, что нам светит по крайней мере двадцать лет, или все двадцать пять, а мы отскочили всего с пятнадцатью. Наверное, мы ему понравились или типа того.
Неважно, в общем. И вот мы трясемся по узкой дороге, изгибающейся вдоль склона ужасающе крутой горы, набившись в разболтанную телегу, влекомую мулами. Нас, путешествующих в один конец в направлении каменоломен, напихали в нее столько, что мы едва могли дышать — если вспомнить, как пахло большинство пассажиров, это было только к лучшему. Разговаривали немного. Все были слишком несчастны, а солдаты злились, когда мы начинали болтать.
Перед телегой скакали пять галльских кавалеристов, и еще пятеро — позади нее; мы были скованы цепями на тот случай, если заберем в голову выпрыгнуть из телеги и попытаться сбежать, хотя единственное направление, в каком можно было бежать — это вниз (и скорее лететь). Единственное, что можно было сказать — все лучше, чем идти пешком.
В подобной ситуации трудно следить за временем. Тесно, неудобно, а когда колесо подпрыгивает в колее или выбоине, кажется, будто позвоночнику пришел конец, но через некоторое время обнаруживаешь, что погружаешься в своего рода транс, просто чтобы забыть о проблемах. Поэтому я не знаю, сколько мы ехали по этой дороге и совершенно не имею понятия, где оказались. Это было где-то между Сиракузами и каменоломнями, что не слишком точно, я знаю — но там-то все и произошло.
Первым признаком того, что что-то случилось, был внезапный рывок вправо, от которого все, кто сидел слева, попадали на колени бедолаг, сидевших напротив. Удивительно, что никто не улетел за борт, потому что в этом случае все мы, скованные одной цепью, последовали бы за ним, и вот это было бы месиво. Я услышал, как кавалеристы орут на возницу, а он орет в ответ что-то насчет того, что правое переднее колесо соскочило с дороги.