— Мы не можем, — отозвался один из солдат. — Телега застревать на край утеса. Мы пытаться двигать, падать разбиваться, все умирать.
— Твою мать, — в голосе прозвучало удивление. — А кто там у вас, кстати? Рабы для каменоломен, да?
— Йа, йа, — отвечал солдат. — Преступники, плохие люди, едут в каменоломня. Только застревать в телеге, и нельзя двинуться.
— Бедолаги, — ответил голос, после чего некоторое время никто ничего не говорил. Затем грек сказал: — Знаешь что? Если пропустить веревку сквозь заднее колесо…
— Мы думать это, — раздраженно прервал его солдат, — но не иметь веревка.
Грек рассмеялся.
— Сразу видно, что вы не местные. Никто не ездит по нашим дорогам без веревки.
Пауза: солдат обдумывает это заявление.
— У тебя есть веревка?
— Конечно, у меня есть веревка. У меня есть мозги, поэтому у меня есть веревка. У тебя нет веревка, додумай сам.
— Ты давай веревка.
— Я не давай веревка. Я давай правительству хоть что-нибудь, если мне есть куда деваться? Хрена там.
Кавалерист издал свирепый звук.
— Мы солдат. Ты давай веревка.
— Вы римские солдаты. Я не давай веревка. Ты трахай себя.
— О, ради всего святого, — пробормотал Луций Домиций. — Патриот. Боги, наверное, нас ненавидят.
— Похоже на то, — согласился я. — Между прочим, твой дядя Клавдий теперь бог, так что, может, не стоит нам так уж удивляться.
— Это все объясняет. Что ж, если дядюшка на Небесах, меня устроит любое другое место.
Кавалерист что-то пролаял своим приятелям на иностранном, и они, кажется, очень рассердились. Затем другой кавалерист крикнул:
— Ты давать веревка. Это закон. Мы делать реквизиция.
Таинственный голос ответил по-гречески. Ответ его был непереводим, и оно и к лучшему, но кавалеристы, казалось, уловили смысл.
— Если ты не давать веревка, мы брать.
— Это вряд ли, — ответил грек. — Один шаг в нашу сторону, веревка отправится с обрыва, сможете забрать ее из долины. Если прямо сейчас отправитесь, назавтра как раз доберетесь.
Чудесно, подумал я. Говори после этого о равновесии противоборствующих сил. Телега висит на краю ущелья, кавалеристы и грек тоже находятся в весьма деликатном положении. Одно неверное движение, и вся наша компания окажется внизу. Денек получался интересный. Некоторое время царила тишина — слышно было, как пчелы гудят, а лошади грызут удила — потом первый кавалерист подал голос.
— Мы покупать веревка, — сказал он.
— Уже что-то, — с одобрением отозвался грек. — Давать правительству бесплатно — это одно. Продавать этим ублюдкам — совершенно другое. Двадцать драхм.
Пауза. Если напрячь слух, можно было расслышать скрежетание, с котором кавалерийские мозги переводили драхмы в сестерции.
— Слишком много. Мы давать пять сестерции.
— Сам знаешь, что ты можешь сделать со своими пятью сестерциями. Если нет, спроси хорошего врача.
— Пять сестерции, — повторил кавалерист погромче. — Честная цена за веревка. Точно как рынок.
В ответ раздался смех.
— Правильно, — сказал он. — И пусть вороны обклюют мои кости, если я когда-нибудь что-нибудь продам правительству по честной цене. Двадцать драхм, бери или проваливай.
На самом деле удивительно, что кавалеристы проявили столько терпения. Солдаты вообще не отличаются кротостью, особенно северные ауксиларии. Не знаю, что именно сказал сержант, потому что он сказал это по-галльски, но чтобы понять общий смысл, не обязательно быть полиглотом. Через мгновение мы услышали, как грек кричит:
— Ладно, я вас предупреждал, — после чего, полагаю, веревка полетела с обрыва.
Жаль, что я пропустил следующий эпизод, поскольку если что и доставляет мне удовольствие, так это хорошая драчка — если я, конечно, я наблюдаю за ней со стороны. Судя по результатам, это была эпическая битва, потому что через некоторое время грек сказал:
— Ладно, с этим все. Оставьте их в покое и давайте посмотрим на телегу, — и вскоре мы почувствовали, что телега движется. В правильном направлении, спешу добавить, а не то я бы не рассказывал вам эту историю.
Я, конечно, как зажмурился, так и не открывал глаз до самого конца. Это своего рода мое личное суеверие — в опасные моменты я всегда зажмуриваюсь, потому что боюсь увидеть собственную смерть. В общем, когда я снова открыл глаза, то первое что я увидел, была удивительно блестящая лысая голова, сверкающая на солнце над бортом телеги.