— Благодарю за то, что вы встали на моей стороне!
А потом приказала, чтобы все они привели своих детей в большой зал.
10
Анссет запел для них.
Поначалу дети не понимали, зачем их привели, чтобы слушать этого старика.
Они не желали звука его голоса, как того желала Фиимма. Для них он звучал грубо. Фальшиво. Слишком слабо. Песня была суровой, не отделанной.
Но через какое-то время, через час они начали понимать. А поняв, услышали. Шероховатые мелодии были только намерением — слушатели начали воспринимать содержание, которое хотел передать им этот человек. Они начали понимать истории, рассказываемые его голосом, и они испытывали точно то же, что и он.
Он спел им свою жизнь. Спел с самого начала, о похищении, о своей жизни в Певческом Доме, о собственном молчании и муках, которые, наконец, были сломлены и излечены Эссте во время их совместной спевки в Высоком Зале. Он спел им про Майкела. Спел про то, как его похитили, про убийства и про траур после смерти Майкела. Он спел им о Рикторсе Ашене и пропел собственное отчаяние, когда Певческий Дом не пожелал принять его обратно. Он спел им про Киарен, которая предложила ему дружбу, когда он более всего нуждался в ней; спел им о том, как управлял Землей. А когда он заново переживал каждое событие, то испытывал практически то же самое, что и тогда, в прошлом. И поскольку переживал все столь сильно, публика переживала так же сильно, ибо, хотя Анссет и утратил голос, он обрел еще большую силу и мог, несмотря на собственную слабость, трогать людские сердца как никакой другой певец.
Когда же он запел о своей любви к Йосифу и о его смерти, когда запел о чудовищной песне, разрушившей разум Рикторса и убившей Крысу, слушатели не могли этого вынести. Во всем громадном зале Самообладание было нарушено.
Их победил не только голос Анссета, но и усталость. Анссет не пел быстро, поскольку некоторые песни требуют времени. Лишь на четвертый день пения, когда голос его часто срывался от недостатка сил, а иногда опадал до шепота, не имея возможности удерживать мелодию — только тогда привел он их всех на край безумия, где пребывал сам.
В течение одного ужасного часа Ллер и Ррук опасались, что совершили ошибку, что слушатели просто не вынесут того, что делает с ними Анссет, что им будет нанесен такой удар, после которого Певческий Дом уже никогда не оправится.
Но Анссет продолжал петь. Он спел про оздоровляющее влияние песни Эссте, спел о спокойной любви Киарен, мажордома и их семьи; спел о примирении с Рикторсом; спел о годах служения империи, и как он, наконец, полюбил всех тех, кого встретил в жизни.
И он спел им о возвращении домой.
Под самый конец шестого дня его голос умолк, его труд был завершен.
Результаты этого деяния дали почувствовать себя лишь через определенное время. Поначалу все песни во всех Общих Залах и Камерах звучали хуже; все дети сгибались под тяжестью нового дара. Но уже через несколько дней некоторые дети начали вплетать сюжеты из жизни Анссета в собственные песни. Через несколько недель уже все поглотили эту эпопею, этот художественный образ в большей или меньшей степени. Учителя так же воспользовались этим опытом, и все мелодии в залах Певческого Дома обрели новую глубину.
В тот год даже голоса обычных певцов, которые выезжали из Певческого Дома, звучали словно голоса Певчих Птиц. А уж сами Певчие Птицы пели настолько чудесно, так мощно, что во всей империи говорили: «Что-то случилось с Певческим Домом». Люди, которые слышали пение Анссета, когда он был еще ребенком во дворце, иногда вспоминали, где раньше они слышали столь прекрасные песни. «Они поют как Певчая Птица Майкела», — говорили они.
«Никогда бы не подумал, что вновь это услышу, но они поют, словно Певчая Птица Майкела».
11
Когда Анссет спел свою жизнь детям из Певческого Дома, он почувствовал себя так, словно сбросил с себя громадное бремя. Вместе с Ррук он отправился в Высокий Зал и попытался объяснить ей, что сейчас испытывает.
— Я не знал, что желал сделать именно это. Но только лишь затем вернулся домой.
— Знаю, — ответила ему Ррук.
Сейчас он уже не беспокоился Самообладанием. Ррук видела в нем все, всю его жизнь, которую до конца раскрыл на сцене большого зала. Теперь у него уже не было никаких тайн. Потому в течение часа он плакал от облегчения, а потом молча сидел рядом с Ррук еще целый час.